Весь экипаж допрашивали в Управлении – подробно насчет этого рейса и насчет меня. И все, кто раньше, кто позже, говорили про наши с Валерой отношения – это было записано в протоколе. И очные ставки он устраивал со всеми, не с одним Валерой. Все отвечали односложно и старались не смотреть мне в глаза. Не знаю, кому он высказывал свои предположения, кому нет, но слухи, как мне потом сказали, ходили, что следователь подозревает, будто бы меня подставил кто-то из своих. Однако всем было ясно – меня уже не спасти, а начнешь топить своего, утонуть могут все. Не милиция, так начальство этого не простит. Это все я поняла уже потом, по обрывкам разговоров – но и тогда, конечно, догадывалась, что к чему. Времени в тюрьме много, остается только думать. Каждый сидит и думает о своем деле – кто его подставил, а кто может подставить. Разница была только в том, что мне приходилось думать за двоих: кто может подставить меня, а кто – Валеру.

Но свидетеля, какого-нибудь случайного свидетеля, появления которого я так боялась, свидетеля, который бы видел, как Валера передавал мне этот пакет, не нашлось.

А очная ставка с Валерой следователю ничего не дала.

Когда меня уводили на первую очную ставку, меня трясло – я думала, что сейчас увижу его. Но привели Олю. Потом Галю. Потом Скворцова. Постепенно я успокоилась, и стала ходить на очные ставки уже почти весело – пока не поняла, что не осталось больше никого и я вот-вот встречусь с Валерой. Валеру оставили напоследок. Видимо, следователь думал, что не только на меня эти очные ставки действуют – но и что ему, конечно, все, побывавшие в этом кабинете, рассказывают, что они там видели, и что это подействует и на него тоже. Следователь просчитался. Ничего неожиданного не произошло.

Меня ввели в кабинет, когда Валера уже был там. Он поздоровался. Я поздоровалась. Леонид Борисович заинтересованно наблюдал. Я старалась не смотреть Валере в глаза, не смущать – но на самом деле я тоже наблюдала. Волновался он страшно – я знала все оттенки его интонаций. Внешне же был почти спокоен и пытался держаться уверенно. Но только пытался.

Не знаю, на что рассчитывал следователь. Вероятно, как и адвокат, он думал, что Валера не сможет выдержать это зрелище – я под конвоем – и скажет все сам. Но он выдержал. Вероятно, он думал, что я не выдержу этого зрелища – Валера, который топит меня и даже не пытается спасти, лжет мне в лицо – но и я выдержала. Я знала уже, что так будет, я смирилась. Месяцы, проведенные в камере, освободили меня от иллюзий – я ни на что не надеялась. Было лето, стояла страшная жара, камера была раскалена, как адская печь, все сидели голые, завернувшись только в простыни – но дышать все равно было нечем. Поездка к следователю была шансом хоть немного проветриться, в буквальном смысле. Я слушала ответы Валеры, думала о том, как он хорош, как он красив, как ему идет форма – и о том, что сама я сейчас, вероятно, выгляжу не лучшим образом. И что вряд ли я кажусь ему сейчас красавицей – так ведь и никогда не казалась. Я устала, у меня не осталось сил для безумного волнения – я знала только то, что решила еще давно, что выдавать я его не стану – и никакие усилия следователя изменить ничего не могли.

Прошлись по всем пунктам. Ответили оба, на все вопросы, касавшиеся этого пресловутого дня. Вывернули наизнанку свое грязное белье – сказали, где ночевали и прочее. Я не видела смысла в том, чтобы пытаться врать, когда дошло до этих вопросов, – да все прекрасно помнили, что в тот день мы приехали вместе, Галя с Борей видели, как мы выходили из автобуса, и рассказали об этом. Я все думала – почему в тот раз он не отдал пакет дома? Побоялся, что я полезу проверять, решил, что в этот раз могут возникнуть какие-то вопросы – кто, куда, кому и почему? И почему именно я должна тащить это с собой? Или все-таки принесли в последний момент? Но ведь его же могли видеть, этого человека! Это же очень опасно! С другой стороны, в порту крутится столько народу, всех пассажиров не просчитаешь. А может быть, этот кто-то не поехал к Валере домой именно потому, что там была я? Ведь и накануне вечером кто-то звонил, кажется. Но Валере часто звонят, я не спрашиваю, кто – не жена, все-таки. Впрочем, это было неважно. Я просто смотрела на Валеру и старалась его запомнить. Когда я еще смогу увидеть его так близко? Может быть, никогда.

– Итак, вы, Соколова, состояли в близких отношениях со Шмелевым.

– Мы работали вместе и были давно знакомы.

– И вы провели ночь перед полетом в его квартире?

– Да.

– Это случилось в первый раз?

– Нет.

– Шмелев, вы можете это подтвердить?

– Да.

– Следовательно, вы давно состоите в близких отношениях со Шмелевым, раз у него ночуете. Скажите, когда, за два дня до рейса, вы, по вашим словам, купили на Лиговском пакет с марихуаной, вы сообщили об этом Шмелеву?

– Нет.

– Почему?

– Это касалось только меня, я не хотела его впутывать.

– Может быть, Шмелев посоветовал вам это, сказал, где можно купить марихуану?

– Нет.

– Шмелев, вы подтверждаете, что ничего не знали о пакете?

– Да.

– Прекрасно. Скажите, Соколова, а где вы взяли те сто долларов, за которые вы, по вашим словам, купили этот пакет. Одолжили у Шмелева?

– Нет. Отложила из зарплаты.

– Он не дал бы вам денег, если бы вы попросили?

Я никогда не просила у Валеры денег. Да и он не давал. Но если мы вместе заходили в магазин, в порту где-нибудь, он часто покупал мне то, что мне было нужно, хотя я и не просила. Это был знак внимания. Но просить у него денег мне никогда не приходило в голову – я же все-таки не нищая.

– Я не просила.

– Отлично. А зачем вам понадобились деньги, Соколова? Вы ведь хотели заработать деньги на продаже наркотиков, так?

– Я хотела помочь родителям.

– У вас что-нибудь случилось дома? Вам сообщили какую-то плохую новость?

– Нет. Просто я практически им не помогаю, а им и так не слишком хорошо живется. Отец до сих пор без работы, мама очень мало получает, еще тетя… В общем, у них мало денег. И у них есть долги, которые надо отдавать. Я хотела решить все проблемы сразу.

На самом деле я давно мечтала решить все эти проблемы. Когда я стала работать, я начала посылать им деньги. По чуть-чуть – но это было совсем, совсем чуть-чуть. Я посылала их тете Зине, потому что ей было очень худо, а я, приехав зимой в отпуск (преимущество летной работы – отпуск два раза в год), в новой форме уже, убедила ее, что могу и должна ей помочь. У наших все-таки был брат – а у нее никого, кроме меня. А сейчас и меня нет – и не будет. Я не сказала им, что случилось, – они до сих пор думают, что я в длительной командировке. Адвокат добился для меня права на звонок, и я экстренно придумала несуществующую поездку в Африку. Да, я знаю, в Африке часто разбиваются самолеты с нашими пилотами, и мама будет волноваться, но лучше пока так. Потом, когда все станет ясно, тогда и скажу. Адвокат у меня все равно есть, помощь мне не нужна. Вот только домой я теперь уже ничего не посылаю. Это выглядит странно, наверное. Наверное, они думают, что я зазналась и забыла о них. Но зато я написала несколько писем, где описывались африканские приключения – Валентин Александрович их отправил. Это было даже весело – лучше писать письмо из Африки, чем из тюрьмы – даже если ты сидишь в тюрьме. Я и книжку в тюремной библиотеке взяла про Африку, и не так скучно сидеть, дело есть.