милостью с наступлением темноты по улицам пройти нельзя⁈ — опухшее от удара лицо женщины исказилось яростью.

— Простите мадам, и опять вы не угадали. Это не моя территория. Мы сюда пришли, потому что хозяин этого вертепа убил моих людей.

— Боже мой! — женщина зарыдала, закрыв лицо ладонями: — До чего мы дожили! До чего докатилась Россия! Он привел свои войска, потому что местный атаман убил его людей!

— Простите… Петр Степанович. — Воронова прекратила рыдать также внезапно, как и начала: — Я очень испугалась. У меня ребенок дома один и я испугалась, что меня сейчас убьют, а он умрет с голоду, один, запертый в квартире. А сейчас вообще не понимаю, что со мной твориться.

— Одну минуту. — я выглянул в коридор и крикнул: — Выписка есть у кого?

— Так это, этого добра здесь навалом — из большого зала появился боец, что держал в руке бутылку с самогоном и кружку.

— Послабее нет ничего?

Милиционер недоуменно пожал плечами, чтобы появиться с бутылкой вина, на которой было выведено стилизованными под старославянские буквы «КагорЪ».

— Молодец. — я вошел в комнату и протянул даме, что натягивала на стройные ноги какие-то штанишки бутылку и стакан: — Вам обязательно надо выпить, иначе организм пойдет вразнос, я вас как доктор говорю.

— Вы еще и доктор? — горько успехнулась Воронова.

— Я нет, но в соседней комнате бандитов допрашивает…ой. — я сконфузился.

— Не надо, я вам верю. — Воронова дрожащей рукой налила вина га треть кружки.

— Полную налейте и выпейте до дна, а теперь ложитесь и постарайтесь поспать. Вас здесь никто не побеспокоит. Когда все закончится, вас разбудят и доставят домой. — я забрал из рук женщины бутылку и опустевшую кружку, повернул выключатель, висящий на стене у двери, и вышел, плотно закрыв дверь.

— Командир! — ко мне бросился бородатый ефрейтор: — Там вас наши начальники на улицу кличут, пойдемте скорее, а то вас найти не могли.

— Что случилось? — спросил я выйдя из здания и подойдя к своим замам, хотя, не дожидаясь их ответа уже понял в чем дело — поперек Лиговской темнел развернутый строй темных фигур, с поблескивающими на влажном воздухе иголками штыков. За спиной неизвестных разворачивались несколько грузовых автомобилей, светя мутными ацетиленовыми фонарями.

* * *

Глава 15

Глава пятнадцатая.

16 марта 1917 года

«Настоящая свобода заключается в том, чтобы каждый сам устраивал свои дела, не предоставляя их на волю Провидения или выборного собрания».

Князь П. А. Кропоткин «Речи бунтовщика», 1885 г

— Пулеметный щит выводим на угол дома, пока не стрелять. Найдите мне портянку и палку какую-нибудь. Стоп.

Я повернулся к своим командирам.

— Во дворе дома пожарная лестница. Начинайте жильцов с третьего этаж через крышу эвакуировать. Только не дайте никому высунуться из боевиков и подстрелить мирных. Давайте, времени мало.

— Там же женщины и дети. Их как через крышу?

— Возьмите в извозной конторе вожжи, они там быть должны, всех обвязывайте и тащите наверх, не сорвутся. Там не так уж много людей должно быть. Я бы в этом вертепе точно бы жить не остался. Действуйте.

Я подхватил импровизированный белый флаг, дождался, когда наша «бронеточка» выползет на угол дома и неторопливо двинулся в сторону ощетинившейся винтовочными стволами шеренги людей в черном.

Судя по лозунгу, прибитому на растяжку над кабиной одного из грузовиков, к нам на ночное рандеву прибыли анархисты. Видно, какая-то из квартир второго этажа была телефонизирована.

Навстречу мне вышли два человека, обязательный во всех революционных шайках матрос, пока без пулеметных лент через широкую грудь, всего лишь со скромной кобурой от нагана на поясе. Второй был стопроцентный «шпак» в круглых очечках, как у Макаренко или Джона Леннона, с длинными сальными волосами, спадающими на плечи черного драпового пальто. Бойцы прибывшего отряда были вперемешку — моряки с самодельно расшитыми клешами и молодые рабочие или студенты, одетые, как на подбор, во все черное.

— Здорово, братишка! — кивнул я матросу.

— Я тебе не братишка…

— Совет хочу тебе дать — в этом сезоне среди братвы будет модно носить пулеметные ленты, обмотавшись ими через плечи, крест на крест. Рекомендую. И пулеметчику вашему меньше носить, и ты будешь брутально выглядеть…

— Ты что офицерская морда оскорбляешься, тебе что, давешнее время, нижнего чина обзывать по-всякому!

— Военмор, я тебе…

— Ты опять начинаешь!

— Браток, ты видно в вашем клубе анархистов совсем от жизни отстал. Я с тобой по-революционному разговариваю. Военмор — это военный моряк. Ведь ты моряк? А брутальный значит мужественный. Вон, волосатик не даст соврать…

— Это не волосатик, а товарищ Бодров, секретарь конференции анархистов-универсалистов.

— Рад знакомству, но остается вопрос, товарищи революционеры — какого хрена вы здесь забыли?

— Нам телефонировали наши товарищи и попросили помощи.

— Я не знаю о наличии каких-то товарищей. Я начальник народной милиции Адмиралтейской части Котов и сейчас мои бойцы добивают в этом доме остатки банды купца Носова Ильи Сергеевича.

— Мы не признаем вашу милицию…

— Друзья, от того, что вы меня не признаете я не исчезну.

— Гражданин офицер, мы требуем выдать наших товарищей. До остальных, как вы говорите бандитов, нам дела нет, но наших сторонников мы заберем, всех. — строго сказал мне волосатый Бодров.

— Ребята, мне все равно, анархист — максималист или центрист. Убивать людей нельзя. Там засели убийцы, и мы их всех отправим к генералу Духонину, если они не сдадутся.

— Ты не петушись тут, офицере. Там такая братва, что тебя…

— Морская душа, ты, судя по бескозырке с «Гангута»?

— И что?

— Что такое броня должен понимать?

— И что с того?

— Видишь у меня огневая точка к углу дома прижалась? Там броня такая, что только из пушки пробьешь, а вот «максим» вашу шантрапу перестреляет в один момент…

— Ах ты, сука! — моряк железной хваткой схватил меня за отвороты куртки и стал гнуть назад, так, что моя изломанная спина захрустела, и я взвыл от боли. Но морячок не успел обрадоваться своей победе, ствол моего браунинга ткнулся ему в скулу — то, что я ношу кобуру на заднице спасло мне жизнь.

— Замри!

По небритой щеке потекла струйка крови, но рычать и душить меня морячок перестал, тут же