Народ на площади ревел в три ручья. От умиления.

После сломанной встречи был пир, и Рандира не отходила от отца, то и дело норовя ухватить за руку, и Викард бушевал среди сканванов, живописуя свои подвиги, – даже среди рослых варваров он казался великаном, пылая жаркой шевелюрой поверх льняных вихров. К любой байке он неизменно приплетал Эрея; мага изрядно раздражало собственное имя, поминутно звучавшее в заздравных тостах: многие подходили поздороваться, справиться о делах, благо к темной магии в Инь-Чиане относились иначе, да и род Э’Вьерров шел из Суровой стороны, – и спокойно отсидеться в уголке никак не получалось.

В разгар пира заявились гордецы-селты, полным составом и при оружии, во главе с обоими Даго-и-Норами, отцом и сыном. Император нахмурился, на всякий случай ища поддержки у Эрея, Рандира подскочила, гневно раздувая ноздри, но маг лишь пожал плечом: было бы из чего творить проблему. Нужно слишком уж не любить Сельту, чтоб заподозрить ее воинов в желании свести счеты во время турнира, на пиру, в банальной драке.

Единственный из всех, он с полупоклоном принял селтов, отчеканил нужные слова приветствия; повинуясь его знаку, засуетились лакеи, скоренько расставляя посуду, внося блюда с запеченными поросями. Император, наконец, опомнился, приветствовал новых гостей; из его пространной речи следовало, что ждали только Сельту, и без нее праздник воинов был праздником наполовину. Варт принял приглашение, прошел к столу и первым поднял кубок за славную Сканву и ее витязей. Ральт ответил здравницей Сельте, и пир покатил с новой силой. Вскоре оба вождя сидели рядом с Императором, оживленно обсуждая давно минувшие битвы; Рандира и Эмберли устроились тут же, болтая о чем придется, частенько срываясь на поэзию, и младший Даго-и-Нор норовил поклясться Ральту в вечной преданности в присутствии строгого отца, что само по себе наводило на занятные мысли. У селтов и сканванов нашлось множество общих обычаев, из чего немедленно был сделан в целом правильный вывод: Сельта исходит корнями из Инь-Чианя, наверняка часть племен Эттиввы-Разрушителя осела по эту сторону Мельт после Второй Войны. Сам факт, что в Сельте чтят Эттивву, был принят с оглушающим ревом, за великого Вождя осушили множество кубков, начались неизбежные объятья, обмен кинжалами; воины громогласно просили воды – лить на мечи, но Эрей прищелкнул пальцами, и лакеи, тащившие с кухни бочку, запутались в ногах, грохнулись, разбивая ношу в щепы, разливая воду по каменному полу. В этой луже поскользнулись слуги, несущие фрукты, попадали кто где, тотчас объявились лицедеи, устраивая потешные водные бои; и великие воины схватились за бока, гогоча над шутовскими проделками. Про братания и негласные военные союзы по обычаю Инь-Чианя речи уже не шло, не до того было, и маг поймал два выразительных взгляда, один другого жестче.

Смотрел Император, привычно, недовольно, тая на самом дне серых глаз – угрозу за краткий жест, за толику Силы – в жертву его интересам. Потому что маг вновь осмелился думать – за него, осмелился действовать, не советовать.

Смотрел Варт Даго-и-Нор, нехорошо смотрел, недобро, как может лишь полководец, затеявший вылазку, но проскочивший впотьмах мимо противника.

Эрей поклонился Варту, обозначая ироничную улыбку. Даго-и-Нор отвернулся, отпевая мечту о мирном договоре со Сканвой – заделом на грядущие битвы. Тогда Эрей поклонился Императору, упорно хмурящему брови, и потихоньку вышел из залы.

Лицедеи знали свое дело: лучшие за многие века, собранные в труппу волей Эрея Темного, они просмешат публику до рассвета, не дадут слова сказать, пропоют самые душевные баллады и разудалые боевые песни, будут плясать, пока воины не попадают от усталости и хмеля, пока не растащат их по кроватям девицы, – они будут работать, черт возьми, пока не растают марой в первых утренних бликах. И наградой им, неупокоенным, станет разбитая Калитка, и улыбка Седой Девы, ее поцелуй, точно клеймо на лбу, – отдых за достойно исполненный долг. Ради такого стоит потрудиться.

Эрей отправился в город, проведал альтавов, чинно готовившихся ко сну, разыскал по конюшням Дэйва, вскочил на спину коню и осторожно выехал за пределы городской стены. Были у него дела и на свободе. Пришло время.

Пояс Ясаны полностью затмил солнце, и звезды светили так пронзительно, так чисто, столь щедрой россыпью изрешетили надвинувшееся небо оттенков танзанита, что видна была каждая травинка, каждый куст, и целькон взял в галоп по росной траве, засверкал мокрыми боками, точно алмазной драконьей броней. Дэйва тянуло в полет, он норовил расправить крылья, поймать вздорный ветер, и маг не стал неволить коня: они взлетели над полем, над миром, дальше, выше, наперегонки с ветром, обгоняя его, пронзая собой, раздирая в клочья прозрачную мантию, и Эрей смеялся, ловя пересохшими губами обрывки туманов с озер и речушек; он снова был собой, вольный маг, он никому не был должен, никого не опекал, жил собой и для себя, как полагалось магу, и Эя Лорейна светила ему несбыточной мечтой. Целькон разделял восторг хозяина, он описывал широкие круги, высматривая добычу, кидался вниз, хватал зазевавшихся кролей и снова взмывал вверх, налету глотая тушки. Целькон тоже был счастлив.

Им повезло в ту ночь. Дэйв углядел отбившегося, заплутавшего барана, истошно оравшего при виде стаи серых хищных теней, разогнал обиженно взвывших волков и забил добычу ударом лапы. Помолодевший лет на сто Эрей провыл на чистом волчьем извинения, конь добавил от себя пару фразочек пожестче, и, крайне довольные друг другом, они приземлились на заброшенном капище. Маг честно поделил добычу, вырезав солидный кус ритуальным ножом; часть мяса легла на древний алтарь, поверх полилась густая баранья кровь, еще теплая, дымная, потекла по одной ей ведомым бороздкам, и пока не вспыхнули алым начертанные на алтаре руны, маг стоял и ждал, удерживал целькона, будто дозволения спрашивал. Руны накалились, пошли черным дымом, ясным светом, заполыхали желтым, и сам собой запалился костерок, приглашая разделить трапезу и ночлег. Значит, принял жертву Княже, не разгневался, дозволил переночевать. Значит, цел хозяин, не сдал позиций за три года. Эрей преклонил колено, поблагодарив за оказанную милость, кратко, скупо, как полагалось магу Камней, отпустил оголодавшего целькона и занялся приготовлением ужина.

Вскоре жаркое вкусно зашипело на углях, и ночь ворожила, сторожила, ясноглазая ночь, Божья дочь.

На кой черт его сдернуло во внешний мир? Рад давно перестал быть ребенком, нуждавшимся в опеке, последние пятнадцать лет его неизменно злило, раздражало присутствие Эрея в тени имперского трона. На беду он привез в Хвиро княжну Рандиру, заработал ненависть и страх, убив фаворитку. Может, нужно было иначе? Благословить Сэнни, любившую Рада безумно, до одури? Отдать Рандиру Сельте? Ведь Варт и вправду сватов хотел заслать, война помешала.

Вопросы, вопросы… Тот, кто замешивал это тесто, твердо знал, что из него лепить. Наверняка он был мудрее мага Эрея Темного. И Рандире до смешного нравится Эм, слепой бы приметил, а Рад не слепой, вот и бесится! И Император до сих пор не забыл фаворитку, и перед сыном тщится загладить вину, лишний раз жене доброго слова не скажет.

Не было бы великой Империи, не ждал бы Рад наследника, но сладились две счастливые семьи. Или этого слишком мало? Не нашего расклада игра, так, Сильнейший? Как долго мы будем вертеть этим миром?