— Мост Лейтенанта Шмидта разводится с двух до трех. Как и Дворцовый. Вам не повезло со временем, Глеб Алексеевич. Лучше б вы засиделись у Саши лишний часок. К сожалению, вы его провели иначе. Не сомневаюсь, что вы точно описали маршрут, но только это было не с двух до трех, а чуть позже. А в указанное вами время выбраться с Васильевского острова и добраться до гостиницы «Москва» затруднительно из-за разведенных мостов. Разве что вертолетом. Но судя по всему, вы пользовались наземным транспортом.

— Переигрываете, — сказал я, как он мне давеча.

— Игра закончена, теперь все по-настоящему, Глеб Алексеевич.

Я даже поморщился от его тона:

— Что-то вы чересчур самоуверенны. Либо слишком серьезны. А любая серьезность отдает безвкусицей.

— Вкус — условная категория. Мне бы хотелось знать, как вы провели тот час-полтора, пока не вернулись под утро в гостиницу, чтоб, наскоро собрав вещи и засвидетельствовав свое присутствие у портье, помчаться в Пулково.

Линию защиты приходилось менять на ходу. Если его игра и закончена, в чем сомневаюсь, моя — только начинается, и выходить из нее по доброй воле не собираюсь. Игра — самая серьезная вещь на свете, Жан-Жак прав. Не испытывал никакого желания говорить о том, о чем он спрашивал. А тем более о том, чего не спрашивал. Буду говорить молча. Tacet, sed loquitur. А уж он пусть сам мозгами раскинет, если они у него имеются.

— С самого начала вы собираете на меня досье — иначе зачем приперлись тогда в Эрмитаж? Вы же не знали, что «Даная» подменная! И не узнали бы до сих пор, не объяви я во всеуслышание. А теперь еще шьете мне убийство, пользуясь подлогами и инсинуациями. Это провокация КГБ. Либо ваш личный реванш за то, что оставил вас тогда с носом, Я уже предупредил американского консула о готовящейся провокации. Войны из-за меня между Америкой и Россией не будет, но лично вы шею на мне свернете.

— Вы, я вижу, специалист по шеям. Пропустил мимо ушей допотопную шутку и продолжал себя накачивать:

— Хотите, чтоб я помог засадить себя в тюрягу? Дудки! Пусть с мостами вышла накладка, но это вовсе не значит, что я убил Никиту. Солгать — еще не значит сознаться в преступлении. Да и на кой мне его убивать? А если я ностальгически прогуливался по любимому городу? Что б я ни сказал, все будет использовано против меня. А посему отвечать на ваши вопросы отказываюсь. Только после предъявления официального обвинения и в присутствии адвоката. Американского.

— Тогда позвольте мне самому рассказать, как вы провели ту ночь, с кое-какими лакунами, понятно, которые рано или поздно вы сами и заполните по старой дружбе. Не зарекайтесь, Глеб Алексеевич. Я все еще надеюсь на наше с вами сотрудничество, чтоб обмозговать ситуацию совместно.

— Напрасно надеетесь. Лучше покойника спросите — как лицо заинтересованное, не сбрешет.

Борис Павлович оставил без внимания мою реплику.

— В нашем распоряжении две отправные точки, которые не подлежат сомнению, — без двадцати два ночи вы вышли с Никитой от Саши, а в половине шестого действительно позвонили портье и попросили заказать вам такси в Пулково — ваш самолет улетал в восемь двадцать. От Гавани до вашей гостиницы — полчаса езды. Накинем для верности пятнадцать минут на поиски машины. И еще пятнадцать, чтобы улучить момент, когда ночной портье на минуту-другую покинет свой пост, проникнуть в гостиницу незамеченным и подняться, скорее всего по пожарной лестнице, к себе на девятый этаж. Округляем до часа. Чтобы попасть к себе в номер к половине шестого, вам нужно было расстаться с вашим другом Никитой, живым или мертвым, за час до этого, то есть приблизительно в половине пятого. Это соответствует и расписанию разведения мостов. С Васильевского острова через Большую Неву их два. Мост Лейтенанта Шмидта разводится с двух до без пятнадцати пять, а Дворцовый дважды — с двух до трех и с трех двадцати до тех же самых без пятнадцати пять. Ничего этого вы не знали, точнее — не помнили, что неудивительно: столько лет минуло, а в Нью-Йорке мосты такие высокие, что разводить их нет нужды. Вот причина вашей накладки, полагаю, не единственной, память. Теперь я знаю, на чем вас ловить: человек не может удержать в активной памяти все атрибуты той реальности, с которой он не соприкасается уже девять лет. Провалы памяти, а как следствие — проколы даже в самых что ни на есть тщательно разработанных планах. Ни один питерец не попался б на этом, а вы попались. А потому неизбежно совершили или совершите еще пару промашечек, и теперь уже только от нас зависит подловить вас на них.

— А не рано вы раскрываете свои карты? — спросил я Бориса Павловича, подумав про себя, что главная моя ошибка-в недооценке противника. Как много ему удалось в такой короткий срок. Что значит сила ненависти! Одна, но пламенная страсть. Главное теперь — не дать ему знать, что я переменил о нем мнение.

— Я верю вам, с чего вам придумывать? — продолжал Борис Павлович. — Вы ехали через мост Лейтенанта Шмидта — это кратчайший путь. Времени у вас было в обрез, где-то на рассвете вам удалось поймать левака, которого мы сейчас разыскиваем, движение на мосту было только что открыто, вам просто не пришлось в этот приезд столкнуться с нашей, сугубо питерской, транспортной проблемой по ночам — вот вы и запамятовали. Таким образом, прохронометрировав ваш путь, мы обозначили его временные рамки, что для нас исключительно важно, — от двух до половины пятого. Порядка двух часов — вот что у вас было для общения с Никитой tete-a-tete.

Я помалкивал, не выдавая своей радости и полагая, что угол отклонения от реальности будет неизбежно расти, коли его рассказ о моих ночных мытарствах уже пошел вкривь. Он взял было след, но тут же потерял его и теперь прет по ложному. В чем преимущество слушателя перед рассказчиком? Зачем запутываться самому, если есть возможность дать запутаться собеседнику? Сказано же: молчи, скрывайся и таи…

— Предполагаю следующее: прямо от Саши вы отправились в мастерскую, продолжал брехать Борис Павлович. — Врать не стану — причины не знаю. В нашем расследовании мы несколько продвинулись, но до полной реконструкции событий еще далеко. Вот почему нам и приходится прибегать к рабочим гипотезам и альтернативным вариантам. Возможно, вы предложили проводить Никиту по причине нанесенных ему в тот вечер вами и Сашей увечий, и Никита по наивности согласился. У него была ослаблена не только бдительность, но и элементарная осторожность. Сосредоточив весь свой страх на Саше, чьей мести опасался, он зато с излишней доверчивостью относился ко всем остальным — к вам, в частности. Вполне возможно и даже вероятно, что предложил вам переночевать у него, чувствуя себя с вами в большей безопасности. Вы поднялись к нему в мастерскую, какое-то время ушло на треп. Вы оба были в подпитии, Никита, несомненно, побольше, вдобавок общее состояние его нервной системы, ушибленной страхом. Поэтому вам ничего не стоило незаметно или шутя, как бы примеряя, натянуть перчатки, которыми Никита пользовался, размешивая краски. Об этих резиновых перчатках, запачканных краской, мы знаем только со слов тех, кто бывал в мастерской, — перчатки исчезли: косвенное свидетельство, что были использованы убийцей. Прямого свидетельства — следов краски на шее убитого — мы не обнаружили. А это значит, перчатки были предусмотрительно вывернуты наизнанку. Надев перчатки, вы набросились на него, пользуясь своим физическим преимуществом и разницей в весовых категориях, — закончил Борис Павлович, обращаясь уже лично ко мне.