— Помните, как туманным вечером вы пошли на прогулку?

— Смутно. Что я запомнил, так это ресторан — как-никак впервые обедал в таком месте…

— Может быть, вы помните, как ходили потом вдвоем кругами? Долгие часы в тумане, и вы все говорили, говорили…

— Нет, не помню — мы ведь тогда еще и выпили немного за успех…

— А Последний не забыл. Вы это знали?

— Как мы бродили в тумане?

— Вы гуляли, стали обходить какой-то квартал и вдруг заблудились.

— Может быть. Помню, как мы ночевали в гостинице «Дезео». Я — чего греха таить — подумал, что это бордель, и даже мелькнула у меня одна мыслишка…

— Вы знаете, а ведь Последний повзрослел за тот вечер.

— Может быть.

— Вы себе не представляете, сколько раз он мне об этом рассказывал.

— Может быть.

— Извините меня еще раз, я не хотела вас огорчать.

— Ерунда. Может, поговорим о чем-нибудь другом?

— Я не против.

— Вы богатая?

— Я взяла деньги, когда они сами плыли мне в руки. Удачно вышла замуж.

— За хорошего хоть человека?

— Да. Он ради меня на все готов.

— Вы любите его?

— Да. Думаю, что да.

— Любовь спасает.

— Да.

— Вы знаете, как можно проверить, любят ли вас? Я говорю только о настоящей любви.

— Никогда об этом не думала.

— А я думал.

— И что надумали?

— Мне кажется, это связано с ожиданием. Если человек готов ждать тебя, значит, любит по-настоящему.

— Тогда у меня все как надо. Мой муж положил на меня глаз, когда я была десятилетней девочкой. Тогда это было обычное дело. Он меня увидел, поговорил разок. Ему уже тридцать лет было. Пришел к отцу и попросил моей руки. И приготовился ждать. Он ждал двенадцать лет. Нет, больше — тринадцать или четырнадцать, не помню точно. В общем, я долгие годы где-то пропадала, потом вернулась, а он все сидит и ждет. Между нами встала революция, раскидала нас по миру… Но знаете, что он сказал мне, когда увидел?

— Подождите, дайте я устроюсь поудобнее. Не хочу упустить ни слова.

— Да нет, ничего особенного, у него не очень богатая фантазия.

— И все же?

— Он подошел ко мне и произнес: не важно.

— Браво.

— Целуя мне руку. Не важно, Елизавета.

— Он любит вас.

— Да.

— А сейчас он где?

— Дома.

— Вы ему объяснили, зачем едете сюда?

— В этом не было нужды.

— Тогда мне объясните.

— Что?

— Зачем вы приехали сюда.

— Сложный вопрос.

— Дать вам время подумать?

— Нет… вопрос непростой… я хотела увидеть мастерскую. Хотела познакомиться с вами. Мне нужно было разложить все по полочкам. Пока ты молод, многое не доводишь до конца и бросаешь… потом появляется свободное время… и ты решаешь вернуться в прошлое, чтобы навести там порядок. Не знаю, что дальше. Может, меня утомило собственное счастье.

— Вы когда-нибудь еще видели Последнего?

— Нет. А вы?

— Я его тоже больше не видел. Однажды он уехал — и все, с концами. Сначала я не слишком волновался: очень многим из тех, кто вернулся с войны, не удавалось найти свое место в мирной жизни, и тогда начинались долгие скитания. Я был уверен, что он вернется. Но ошибся: он ушел навсегда.

— Он вам пишет? Хоть иногда?

— Иногда. Один-два раза в год. Спрашивает, не испытываем ли мы в чем нужды. О себе рассказывает мало. Уверяет, что у него все хорошо. И каждый раз извиняется. Вот это меня в бешенство приводит. Какого черта он прощенья просит? Если мы тут все извиняться вздумаем, то никогда не закончим.

— Вы были прекрасным отцом.

— Может быть.

— Если вам надо идти, так и скажите. Без церемоний.

— Уже и правда поздно.

— Ваша жена волнуется, наверное.

— Да. Если хотите, пойдемте со мной, я вас познакомлю.

— Вы меня приглашаете?

— Да.

— Не думаю, что… Нет, лучше не стоит.

— Поверьте мне на слово, она не кусается.

— Я верю, но дело не в этом, в чем — я и сама не знаю… Лучше не стоит.

— Хорошо.

— Давайте в другой раз.

— Елизавета, можно задать вам еще один вопрос?

— Да.

— Что сын вам рассказывал об аварии? Он ничего не говорил о… ну, что некоторые обвиняли во всем меня — мол, я поспособствовал смерти графа?

— Он вообще не любил говорить на эту тему.

— Знаю, но ведь что-то он вам все-таки говорил?

— Да, кое-что.

— У вас нет предположений, на чьей он стороне?

— Он не считал себя сыном убийцы.

— Точно? Он правда так думал?

— Да, я уверена, он думал именно так.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Вас действительно обвиняли в убийстве?

— Да все семья графа… Таинственная история с наследством привела их в такую ярость, что… в общем, они заварили эту кашу с убийством…

— Чтобы вернуть деньги?

— Думаю, да. Они даже свидетелей нашли. Вроде бы те люди видели, как автомобиль понесся прямо на растущие вдоль дороги платаны, а в момент столкновения я метнулся к рулю и вцепился в него обеими руками.

— Они подкупили свидетелей?

— Нет. Все так и было.

— Так и было? Вы вцепились в руль?

— Да. Кто-то слышал еще и крик графа: «Нет, нет!»

— Но это же абсурд: вы сами могли тогда погибнуть.

— Извините, я не хочу больше об этом говорить.

— Вы не скажете мне правду?

— Нет.

Тогда я спросила в лоб, убил он графа или нет.

Либеро Парри улыбнулся.

— Вы с Флоранс очень похожи. Она тоже не боится быть прямолинейной. Знаете, что было в то утро перед гонками? Граф заехал за мной, а Флоранс, услав куда-то Последнего, вышла и встала перед нами. Встала и заявляет: я жду ребенка. Кто из вас двоих отец, не знаю. Я бы покончила с собой, но все уже зашло слишком далеко. Молчите. Поезжайте на свои идиотские гонки. Что делать, решим потом. Мне жаль, что так вышло. Поезжайте и не наделайте глупостей, я уже сама много чего натворила. И ушла. Я знал, что между ними что-то было, знал и не знал одновременно. И ожидал чего-то подобного — невозможно объяснить это чувство. Но удар все равно оказался очень сильным. Мы молча сели в машину и поехали. До начала гонок оставалось совсем немного времени, но вполне достаточно, чтобы напиться. В какой-то момент граф сказал, что надо решить дело кулаками или еще как. По его словам, все настоящие мужчины так делают. Но мы предпочли пить дальше. И так надрались, что на ногах почти не стояли. Можете представить себе двух в стельку пьяных мужиков, которые после того, что случилось утром, мчатся теперь среди полей со скоростью сто сорок километров в час?