После ужина женщины начали убирать со стола грязную посуду, а мы с Андреем Павловичем и Арчилом перешли в гостиную, где Лекоба, усадив внука рядом с собой на застеленную ковром тахту, стал учить его пользоваться пультом от телевизора, что привело ребенка в настоящий восторг, он весело смеялся, переключая каналы, и постоянно оглядывался на деда, которого скоро будет называть папой, а сам Лекоба выглядел одновременно и безмерно счастливым, и немного печальным — наверное, думал в этот момент о своем погибшем сыне. Потом к нам присоединились Ия с матерью Андрея Павловича, которые устроились на диване и, со слезами на глазах глядя на Лекобу с внуком, о чем-то тихо переговаривались. Я же сидела в кресле, курила, пила кофе и любовалась делом своих рук.

И вдруг эту мирную идиллию нарушили донесшиеся до нас женские крики. Видимо, узнав голоса, Ия мгновенно сжалась, а лицо мальчика приобрело жесткое, замкнутое выражение, но мать Лекобы похлопала Ию по руке и вышла. Не в силах совладать с любопытством, я встала и вышла на веранду, откуда увидела за воротами толпу женщин в черном — родственниц Ии, которые что-то кричали, но стихли, увидев мать Андрея Павловича. Она же, судя по всему, начала их отчитывать, причем ее тон становился все более и более гневным, а потом махнула рукой, показывая, чтобы они отправлялись восвояси, и они действительно пошли прочь, но вынуждены были посторониться, потому что к воротам подъехали две машины, которые охранники беспрепятственно пропустили во двор. Из машин сначала вышли две женщины, а потом охранники стали вытаскивать из них и носить в дом многочисленные коробки и закрытую полиэтиленом одежду на вешалках — это прибыл заказ Андрея Павловича. Я вернулась в гостиную, где уже была мать Лекобы, которая что-то успокаивающе шептала Ие, и сказала:

— Пойдемте, Ия! Я помогу вам выбрать себе обновки.

— А с Арчилом я сам займусь — не женское это дело, — заявил, вставая, Андрей Павлович.

— Куда идти? — спросила я.

— Мама вас проводит, — ответил он мне, а потом сказал что-то своей матери и Ие, и они тоже встали.

В большой комнате с огромной кроватью, на которой лежали многочисленные платья на плечиках, нас уже ждала миловидная женщина средних лет, все свободное пространство было заставлено коробками. Поняв, что ей нужно будет раздеться в присутствии посторонней, Ия ужасно покраснела, и я бесцеремонно выпроводила женщину за дверь, решив, что уж меня-то она стесняться не будет, и оказалась права. Когда Ия разделась, я невольно залюбовалась ею — у нее была точеная фигурка. «И как только она смогла сохранить фигуру при том, что родила ребенка, да еще при ее образе жизни и питании? — невольно подумала я. — Наверное, это все-таки гены!» Но долго размышлять мне об этом было некогда, потому что началась обычная женская вакханалия. Я, как могла, помогала ей, а она благодарно кивала, вероятно, думая, что, если бы не я, то ничего этого у нее не было бы. Мать Андрея Павловича сновала между этой комнатой и той, где мерил вещи Арчил, и, когда она была у нас, то со знанием дела давала Ие советы — видимо, в молодости она была большая модница. Ия же приходила в детской восторг при виде всего: чулок с кружевными резинками, нижнего белья, какого у нее никогда не было, ночных рубашек и пеньюаров, в которых она кружилась, как маленькая, и ужасно смущалась, примеряя купальники, из которых я предложила ей оставить себе закрытые — вряд ли Лекоба, при всей широте его взглядов, одобрил бы ее появление в бикини. А когда подошла очередь платьев и костюмов с прилагающимися к ним шляпками и элегантными туфлями на все случаи жизни (причем очень много было черных), то Ия просто цепенела от восхищения, глядя на себя в зеркало и осторожно поправляя на себе одежду. Она вертелась перед зеркалом, как девчонка, какой она, в общем-то, и была — ведь у нее не было настоящей молодости! Ее будущая свекровь смотрела на нее с ласковой улыбкой и только кивала головой, когда Ия поворачивалась к ней, ища одобрения. В результате в шкафу Ии оказались абсолютно все вещи, которые подходили ей по размеру, причем все они были настоящие, фирменные. Совместными усилиями мы выбрали платье, в котором Ия должна была на следующий день регистрироваться, подобрали к нему шляпку, туфли и сумочку. Когда я хотела забрать свой костюм, который не шел ни в какое сравнение с тем, что было теперь у Ии, она вдруг взяла его и прижала к груди. Я удивленно посмотрела на нее, и она пояснила мне:

— Память!

— Вы хотите оставить его у себя как память об этом дне, который так круто повернул вашу судьбу? — спросила я.

— Нет! — покачала головой она. — Память вы!

— Память обо мне? — переспросила я, и она, энергично покивав, вдруг бросилась ко мне и поцеловала руку.

В более дурацкое положение я не попадала еще никогда, кажется, я даже покраснела.

— Ну, зачем вы так, Ия! — лепетала я. — Ничего особенного я не сделала! Не надо так со мной обращаться! Честное слово, я этого не заслужила!

— Надо! Надо! — настаивала она. — Вы мой сестра! Настоящий сестра!

Я вздохнула, сдалась и предложила:

— Пойдемте посмотрим, как там Арчил.

Мальчика мы застали в трусах, а вокруг него везде, где было только возможно, лежала самая разнообразная одежда, начиная от джинсов и шортов, заканчивая строгими костюмами. Глаза у него горели, рот расплывался в улыбке, и он все время оборачивался на деда, который, тоже улыбаясь, смотрел на него и одобрительно кивал. Увидев мать, Арчил бросился к ней и начал что-то оживленно говорить, а она смотрела на него и радовалась его счастью еще больше, чем он сам.

— Переночуйте здесь, Татьяна Александровна, — предложил Лекоба. — Завтра с утра у вас с Ией будет много дел, и не стоит тратить время на переезды.

— Хорошо, — согласилась я. — Только съезжу к Самшиевым и предупрежу, чтобы они не волновались, и за другим костюмом.

— Как? — удивился он. — Вы себе ничего не выбрали? Вам ничего не понравилось?

— А при чем здесь я? — удивилась я. — Вы же для Ии все это велели привезти!

— Так я же и для вас тоже заказал! — воскликнул он. — Хотел сделать вам подарок, чтобы вы завтра тоже празднично выглядели!

— Предупредить надо было! — вздохнула я. — Потому что мне самой это и в голову не пришло.

— Извините, забыл! — покаянно сказал он. — Но я думал, что вы сами догадаетесь! Но ничего страшного — сейчас это все сюда обратно привезут, а к Самшиевым съездит мой человек и предупредит их.

— Зачем? — попыталась сопротивляться я. — Столько хлопот!

Но он меня уже не слушал, что-то говоря по телефону, и, как я поняла, машины вернулись с полдороги. Мать Андрея Павловича отвела меня в гостевую комнату, куда вскоре привезли одежду, и я выбрала для себя длинное бледно-зеленое платье от «Балансиага» под цвет моих глаз, белые туфли на шпильке и белую сумочку из натуральной кожи. Когда же все предпраздничные хлопоты были окончены, я пошла к себе. Какое же это было удовольствие после спартанских условий в доме Самшиевых — стоять под душем и не думать о том, что ночью придется шарить под кроватью в поисках горшка.