Пол начал раньше ложиться спать, его речь стала нечеткой, а тошнота – неотступной. Компьютерная томография и магнитно-резонансная томография головного мозга показали, что рак легких сильно прогрессировал за последнее время и давал метастазы. Кроме того, у Пола появились новые опухоли в мозге, в том числе лептоменингеальный карциноматоз[81] – редкая и смертельная инфильтрация, с которой пациенты живут всего несколько месяцев. Она также страшна тем, что влечет за собой стремительную неврологическую деградацию. Новость об этом стала для Пола ударом. Он практически ничего не сказал, но, как нейрохирург, знал, что стоит за этим диагнозом. Хотя Пол смирился с тем, что ему осталось недолго, перспектива неврологического упадка морально опустошила его: он так боялся потерять смысл жизни. Мы с онкологом Пола решили, что приоритетной задачей для нас являлось сохранение ясности ума на максимально долгое время. Мы записали Пола на участие в клиническом исследовании, на консультацию нейро-онколога и на встречу с командой по паллиативной помощи. Наша цель состояла в том, чтобы обеспечить Полу оптимальное качество жизни в его последние месяцы. Мое сердце сжималось, когда я понимала, как он страдает и как мало ему осталось. Я представляла его похороны, когда мы держались за руки. Я тогда еще не понимала, что Пола не станет всего через несколько дней.

Последнюю субботу Пола мы провели в нашей уютной гостиной в окружении близких родственников. Пол, сидя в кресле, держал Кэди, его отец расположился в соседнем кресле, а мы с его мамой – на диване неподалеку. Пол напевал что-то дочери и слегка подкидывал ее на коленях. Она широко улыбалась, не обращая никакого внимания на трубку в носу отца, через которую ему поступал кислород. Мир Пола стал у́же: по его просьбе я попросила неродственников не приходить. Он сказал: «Я хочу, чтобы все они знали, что я люблю их, даже если мы почти не видимся. Я ценю их дружбу, и лишний стакан виски ничего не изменит». В тот день он ничего не писал. Рукопись этой книги была не завершена, и Пол понимал, что скорее всего так и не закончит ее: он сомневался, что ему хватит выносливости, ясности ума и времени.

Готовясь к клиническому исследованию, Пол перестал ежедневно принимать препараты прицельной терапии, которые в последнее время были малоэффективны. Существовал риск того, что после отказа от этих лекарств раковые клетки начнут стремительно делиться и рак «вспыхнет». Чтобы отслеживать его состояние, онколог Пола попросила меня каждый день записывать на видео, как он выполняет одно и то же задание. Так можно было контролировать негативные изменения в его речи и походке. «Апрель – жесточайший месяц», – читал Пол вслух «Бесплодную землю» Т.С. Элиота, пока я записывала его на камеру. «…память к желанью, женит дряблые корни с весенним дождем»[82], – продолжал он. Вся семья хихикнула, когда Пол перевернул книгу обложкой вверх, положил ее на колени и стал читать наизусть, хотя это не было частью задания.

«Это так на него похоже!» – улыбнулась его мать.

На следующий день, в воскресенье, мы надеялись на продолжение спокойных выходных. Мы планировали сходить в церковь, а затем сводить Кэди и ее двоюродную сестру на детские горки и в парк. Мы бы продолжили мириться с недавними тяжелыми новостями, делить печаль друг с другом и наслаждаться временем, проведенным вместе.

Но, к сожалению, мы так и не смогли претворить наши планы в жизнь.

Рано утром в воскресенье я прикоснулась ко лбу Пола и поняла, что у него жар. Как позже выяснилось, у него была температура 40 °C, хотя он чувствовал себя относительно неплохо и никаких новых симптомов не появилось. Мы с Полом, его отцом и братом Суманом съездили в больницу и вернулись. Полу назначили антибиотики, предполагая, что у него пневмония (рентгеновские снимки были размыты, так как легкие усеивали опухоли). А может, это просто рак так быстро прогрессировал. Днем Пол спокойно дремал, но всем было ясно, что он тяжело болен. Слезы навернулись мне на глаза, когда я увидела его спящего. Затем я пошла в гостиную, где к моим рыданиям присоединился его отец. Я уже скучала по Полу.

В воскресенье вечером ему стало значительно хуже. Он сидел на краю кровати, пытаясь вдохнуть. Это была страшная перемена. Я вызвала «Скорую помощь». Когда мы вернулись в больницу и Пола положили на каталку, он прошептал: «Возможно, это конец».

«Я буду рядом», – сказала я.

Персонал больницы, как всегда, тепло принял Пола. Увидев, в каком он состоянии, они стали двигаться быстрее. После первичного осмотра ему на нос и рот надели маску, которая позволяла дышать через Бипап – аппарат, посылающий в дыхательные пути мощный поток воздуха при каждом вдохе. Хотя Бипап помогает дышать, он может быть крайне неудобен для пациента: во-первых, он очень шумный, а во-вторых, с каждым вдохом губы человека разлетаются, как у собаки, высунувшей голову в окно автомобиля. Я стояла у каталки, нагнувшись над Полом и держа его за руку, когда стали раздаваться ритмичные звуки аппарата.

Содержание углекислого газа в крови Пола было критически высоким, что говорило о его больших трудностях с дыханием. Судя по анализам крови, излишки углекислого газа накапливались неделями, пока рак прогрессировал. Так как мозг уже привык к его повышенному содержанию, Пол оставался в сознании и наблюдал за происходящим. Как врач, он понимал, о чем говорят результаты его анализов. И я тоже это понимала. Я шла за каталкой, пока Пола везли в отделение интенсивной терапии, где так много его пациентов боролись за жизнь до и после операций на мозге, пока их родственники сидели рядом в виниловых креслах. «Будут ли меня интубировать? – спросил меня Пол в перерыве между вдохами через Бипап. – Нужно ли меня интубировать?»

В течение всего вечера Пол обсуждал этот вопрос с врачами, семьей и со мной наедине. Около полуночи пришел реаниматолог, давнишний наставник Пола, чтобы обсудить план лечения. По его словам, Бипап был лишь временным решением проблемы, затем Пола придется интубировать и подключить к аппарату искусственной вентиляции легких. Но хотел ли этого Пол?

Сразу же возник ключевой вопрос: возможно ли будет устранить внезапную дыхательную недостаточность?

Мы боялись, что состояние Пола не улучшится и он так и не сможет дышать без искусственной вентиляции легких. Нас пугала перспектива того, что он впадет в забытье, за которым последует отказ жизненно важных органов. Мы, как врачи, часто становились свидетелями такого страшного сценария. Пол полагал, что его не следует интубировать, хотя и понимал, что в таком случае смерть наступит быстрее. «Даже если я сейчас не умру, – говорил он, думая о раке мозга, – то вряд ли смогу дальше вести жизнь, наполненную смыслом». На эти слова Пола его мать взмолилась: «Пабби, не нужно сейчас ничего решать. Нам всем лучше немного отдохнуть». Но Пол согласился на отдых, лишь убедившись в том, что реанимировать его не будут. Сочувствующие медсестры принесли ему дополнительные одеяла. Я погасила свет.