Билли Санчесу не хватило бы целой жизни, вздумай он разгадать загадки мира, зиждившегося на скаредности. Он так и не постиг тайну света на лестнице, который гас прежде, чем Билли успевал добраться до своего этажа. Обнаружить, каким образом свет зажигается вновь. Билли также не удалось. Он потратил пол-утра на уяснение того, что на лестничной площадке каждого этажа имелся туалет с цепочкой на бачке, и совсем уж было собрался там восседать в потемках, как вдруг случайно выяснилось, что свет зажигается, как только дверь закрывается на задвижку. Дабы никто не мог по забывчивости оставить его включенным. Душ, который находился в конце коридора и который Билли упорно принимал по два раза на дню, как у себя на родине, оплачивался отдельно, а горячая вода, находившаяся в ведении администрации, кончалась через три минуты. Однако Билли был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понять, что эти, столь непривычные для него, порядки все-таки лучше, чем январская непогода. Да и потом, он чувствовал себя таким потерянным и просто диву давался, как это он мог когда-то обходиться без опеки Нены Даконте.

Поднявшись в среду утром к себе в комнату. Билли рухнул на кровать, даже не сняв пальто и неотрывно думая о дивном создании, по-прежнему истекавшем кровью в доме через дорогу. И очень скоро его сморил сон, настолько естественный в его состоянии, что, проснувшись и увидев, что часы показывают пять, Билли не смог определить, утро сейчас или вечер, и какого дня и в каком городе, в окна которого хлещут ветер и дождь. Он лежал с открытыми глазами, думая о Нене Даконте, пока не убедился, что на самом деле рассвело. Тогда Билли пошел завтракать в то же кафе, что и в прошлый раз, и там выяснил, что уже четверг. В окнах больницы горел свет, дождь прекратился, поэтому Билли сел, прислонившись к стволу каштана, напротив главного входа, через который сновали туда-сюда врачи и медсестры в белых халатах, и сидел в надежде встретить врача-азиата, принимавшего Нену Даконте. Однако не увидел его ни тогда, ни после обеда, когда ему пришлось отказаться от ожидания, потому что он жутко замерз. В шесть часов Билли выпил кофе с молоком и съел два яйца вкрутую, которые он уже сам взял со стойки, пообвыкнувшись: ведь он уже двое суток ел одно и то же в одном и том же месте. Вернувшись в гостиницу, чтобы лечь спать. Билли увидел, что все машины стоят на противоположной стороне тротуара, а к лобовому стеклу его автомобиля приклеена квитанция об уплате штрафа. Швейцару отеля «Николь» с трудом удалось втолковать ему, что по нечетным числам стоянка разрешается на нечетной стороне домов, а по четным — наоборот. Подобные рационалистические уловки были выше понимания чистокровного Санчеса де Авила, который всего каких-нибудь два года назад вломился в кинотеатр Картахены на служебной машине мэра и на глазах у окаменевших полицейских задавил несколько человек. И уж тем более до него не дошло, когда швейцар посоветовал ему уплатить штраф, а машину не переставлять, поскольку в двенадцать ночи придется снова переставить ее на другую сторону улицы. В то утро на рассвете Билли впервые думал не только о Нене Даконте, а ворочался с боку на бок без сна и вспоминал тягостные ночи в притонах педерастов на рынке в Карибской Картахене. Он вспоминал вкус рыбы и риса по-колумбийски в забегаловках на пристани, куда причаливали шхуны из Арубы. Он вспомнил свой дом, стены которого были увитые вьюнками… там еще не кончился вчерашний день и было всего лишь шесть часов вечера… Билли увидел отца в шелковой пижаме, читавшего газету на прохладной террасе. Вспомнил свою мать, вечно пропадавшую бог знает где, свою аппетитную болтушку матушку в выходном платье и уже с раннего вечера с розой за ухом, задыхавшуюся от жары под тяжестью своих роскошных грудей. Когда ему было семь лет, он вошел как-то вечером неожиданно в комнату и застал ее голой в постели с одним из случайных любовников. Из-за этого недоразумения, о котором они никогда не упоминали, между ними установились какие-то заговорщические отношения, куда более ценные, нежели любовь. Однако Билли не осознавал этого, равно как и прочих ужасов одиночества — он ведь был единственным ребенком в семье — вплоть до той злополучной ночи, когда он ворочался с боку на бок в убогой парижской мансарде, не имея возможности с кем-нибудь поделиться своими горестями и дико злясь на себя, потому что ему не удавалось удержаться от слез.

Бессонница пошла ему на пользу. В пятницу Билли поднялся, весь разбитый после кошмарной ночи, однако готовый определить свою жизнь. Он наконец решился взломать замок своего чемодана, чтобы переодеться. Просто открыть его Билли не мог, потому что ключи остались в сумке у Нены Даконте вместе с большей частью денег и записной книжкой, где, вполне вероятно, он нашел бы телефон какого-нибудь парижского знакомого. В том же кафе, что и всегда, Билли вдруг осознал, что научился по-французски здороваться и заказывать сэндвичи с ветчиной и кофе с молоком. Он прекрасно понимал, что никогда не сможет заказать масло и яйца, поскольку ему в жизни не выучить этих слов, но масло и так подавали с хлебом, а крутые яйца лежали на видном месте на стойке и каждый брал их сам. Кроме того, за три дня официанты к нему привыкли и помогали объясняться по-французски. Так что в пятницу Билли заказал на обед, пытаясь тем временем навести порядок в своих мыслях, телячий бифштекс с жареной картошкой и бутылку вина. После чего почувствовал себя настолько хорошо, что попросил вторую, выпил ее до половины и пересек улицу с твердым намерением силой вломиться в больницу. Он не знал, где искать Нену Даконте, но в мозгу его отчетливо запечатлелся образ врача-азиата, посланного ему провидением, и Билли был уверен, что найдет его. Он пошел не через главный вход, а через отделение «Скорой помощи», которое, как ему показалось, охранялось слабее, но ему не удалось дойти дальше коридора, где Нена Даконте помахала ему рукой на прощанье. Дежурный в халате, забрызганном кровью, что-то спросил у него, когда он проходил мимо, но Билли не обратил на него внимания. Дежурный пошел вслед за ним, повторяя по-французски один и тот же вопрос, и наконец с такой силой схватил его за руку, что Билли Санчес остановился как вкопанный. Билли Санчес попытался приемом каденерос стряхнуть с себя дежурного, который вцепился в него будто клещ, и тогда дежурный покрыл его по-французски матом, заломил ему приемом «ключик» руку за спину и, не переставая проезжаться по адресу Биллиной матушки, доволок его, почти обезумевшего от боли, до двери, откуда вышвырнул, как мешок картошки, на середину улицы.

В тот вечер получивший горький урок Билли Санчес начал взрослеть. Он решил обратиться к послу, как это наверняка бы сделала Нена Даконте. Швейцар отеля, с виду угрюмый, но на самом деле готовый услужить и терпеливо объяснявшийся с иностранцами, отыскал в справочнике телефон и адрес посольства и записал их на карточке. К телефону подошла крайне любезная женщина, в чьем тягучем, бесцветном голосе Билли Санчес моментально уловил андский акцент. Он представился, полностью назвав все свои имена и аристократические фамилии, уверенный в том, что это произведет на женщину должное впечатление, однако голос ее не дрогнул. Женщина повторила, как затверженный урок, что сеньора посла нет и не будет до завтра, но что он все равно принимает только по предварительной записи в исключительных случаях. Билли Санчес понял, что таким путем ему тоже не добраться до Нены Даконте, и поблагодарил за информацию, не уступая в любезности секретарше. После чего взял такси и помчался в посольство.