— Служу, — не сразу ответила Мэри. — Я Мэри Клиффорд.

— В несчастливый дом ты попала. — Нэнс уселась рядом с Мэри. — Несчастная она, вдова Лихи.

— Разве не все вдовы несчастные?

Нэнс засмеялась, и Мэри заметила ее голые десны с немногими оставшимися зубами.

— Не по каждому умершему мужу плачут, девочка, как и не по каждой жене.

— Что это с вашими зубами случилось?

— А-а, долгое время им у меня во рту делать нечего было, вот тогда я их и потеряла. Но дай-ка мне взглянуть, что там у тебя не так.

Мэри протянула к огню голую ногу, подошву охватило тепло.

— Щиколотка вот…

Нэнс осмотрела вспухшую щиколотку, не прикасаясь к ней.

— Вот оно что. Позволишь мне ее полечить?

В полумраке было видно, как расширились глаза у Мэри.

— Будет больно?

— Не больнее, чем сейчас.

Мэри кивнула.

Поплевав себе на ладони, Нэнс легонько приложила их к щиколотке.

— С нами крестная сила. Конь оступился, жилу растянул. Кровь на кровь, плоть на плоть, кость на кость. Как Господь его вылечил, так и тебя пусть вылечит. Аминь.

Вслед за Нэнс перекрестилась и Мэри и, осеняя себя крестом, почувствовала, как в ноге разгорается тепло, словно Мэри положила ее слишком близко к огню. И вот боль стихла, а Мэри перевела дух. Она попыталась встать, однако Нэнс предостерегающе погрозила ей пальцем:

— Не время еще. Теперь нужна припарка.

Она встала. Мэри с любопытством глядела, как старуха сыплет в глиняную миску из прикрытой тряпицей корзинки какие-то травки.

— Что это за травы? — спросила она.

— Тебе этого знать не надо.

Взяв яйцо, она резким ударом о край миски сломала скорлупу и пропустила белок яйца сквозь скрюченные пальцы. Оставшийся в руке желток она проглотила.

— Мне это съесть надо? — спросила Мэри, указывая на миску.

— Это на тело, а не в брюхо. Папоротник, водяной кресс и крапива.

— Крапива? — испуганно переспросила Мэри.

— Крапива жечь не будет. Я вымочила из нее всю едкость.

Нэнс помяла травки старой деревянной толкушкой.

Закрыв глаза, Мэри вновь увидела страшные, исполосованные красным ноги Михяла, увидела вдову, хлещущую его крапивой по ногам. Живот сжало судорогой, к горлу внезапно подступила рвота и прыснула в зашипевший огонь.

— Простите, — выговорила она, и затем ее опять вырвало.

Мэри почувствовала руки, ласково отводящие от ее лица пряди волос. Костлявые пальцы Нэнс гладили ее плечо.

— Ничего, ничего… — приговаривала она.

Губ Мэри коснулась чашка прохладной воды.

— Простите меня, — заикаясь, повторила Мэри.

Она отплевывалась кислой желчью, от которой саднило в носу.

— Бедняжка… Как напугалась-то…

— Это я не из-за ноги!

Старуха своими ласковыми прикосновениями напомнила Мэри о матери. Вытирая рот тыльной стороной руки, девочка вновь ощутила слабое жжение крапивы и разрыдалась.

Нэнс поднесла к глазам руки Мэри и, перевернув кверху ладонями, разглядывала волдыри. Нахмурилась:

— Это она тебя так?

Долгое молчание.

— Мэри Клиффорд! Это Нора Лихи тебя отстегала?

— Не меня, — наконец выпалила Мэри. — Его отстегала, Михяла. Она била его крапивой.

Нэнс кивнула:

— Увечного ребенка…

— Вы знаете о Михяле?

Выпустив руки Мэри, Нэнс поплотнее закуталась в платок.

— Я много чего слышала о нем. Много сплетен.

— Он не такой, как все, — выкрикнула Мэри. — И она это знает. Она его прячет. И мне велит прятать, потому что боится, что люди скажут. А они и так прознали и говорят, что подменыш это и что все беды из-за него. Вот она его и наказывает. — Слова так и лились из нее. — Она хлестала его крапивой. Она пьет, а глядит так, что жуть берет. Оба они не в себе. Страшно подумать, что может случиться.

Нэнс крепко сжала обожженные руки Мэри.

— Ну все, все, — успокаивала она ее. — Ты нашла теперь меня, нашла!

Михял наконец угомонился. Нора хотела забрать его у Пег, но старуха остановила ее взглядом:

— Посиди-ка у огня, может, рассудок воротится.

— Хочу, чтоб Мартин был тут, — вздохнула Нора. Ей казалось, что душа ее крошится в труху под тяжестью горя.

Голос Пег был строг и неумолим.

— Понятно, хочешь. Но Мартин сейчас у Бога на небесах, а ты должна продолжать жить, и жить как можно лучше.

— Хочу, чтоб Мартин был тут, — повторила Нора и почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Хочу, чтоб умер не он, а Михял.

Пег пожевала губами.

— Я собственными руками отнесла бы Михяла на кладбище и там живьем закопала, если б могла вернуть этим дочь! — Нора рухнула с табуретки на пол, на четвереньки. — Да! Я сделала бы это! Лишь бы Джоанна была со мной!

Нора почувствовала, как два заскорузлых пальца приподняли ей голову за подбородок.

— Хватит! — прошептала Пег, не отпуская ее голову. — Ты что, Нора Лихи, думаешь, что ты единственная на свете потеряла дочь? Я пятерых детей схоронила! Пятерых! — Голос ее звучал ровно. — Большое несчастье в один год опустить в могилу два гроба, но это не причина терять голову, и рвать себе сердце рыданиями, и валяться на полу, как упившийся забулдыга! И не надо вопить на всю долину про убийство — люди услышат. Не надо грозить ребенку бедами худшими, чем с ним уже случились.

Нора оттолкнула от себя пальцы Пег.

— Да кто ты такая — учить меня, как мне с горем управляться?

— Я помочь хочу!

Со двора донеслись голоса. Женщины переглянулись.

— Кто это? — прохрипела Нора.

— Может, Мэри со щавелем?

— Голос не ее.

Поднявшись, Нора задвинула засов на двери и стала ждать, прижавшись к стене и приникнув ухом к дверной щели.

В дверь резко постучали.

— Кто там? — крикнула Нора.

— Нора Лихи, лучше открой мне. Я привела Мэри, и ей худо.

Пег вытаращила глаза:

— Нэнс? Ради бога, Нора, впусти эту женщину!

Нора вытерла рукавом глаза и отодвинула засов. В хижину хлынул свет.

Перед ней стояла Нэнс и глядела на нее своими голубоватыми слезящимися глазами. Она была замотана в платок, на руке висела корзина.

— Тебе плохо, — пробормотала она. — И утаивать это — только хуже.