— Потому что он был бы мертв! — Слезы жгли глаза и горло Клер. — Пожалуйста, пожалуйста, не допускайте, чтобы его убили. У вас ведь есть способы выяснить правду? И у вас есть власть. Вы можете сказать, что Шейн не убивал Брендона...

Не отвечая, Амелия снова повернулась к огню.

Несколько секунд Клер с несчастным видом смотрела на нее, чувствуя, как слезы текут по щекам. В чересчур теплой комнате они холодили кожу, словно лед.

— Вы можете сказать, — повторила она. — Почему вы не хотите даже попытаться? Потому что сердитесь на него?

— Это несерьезно, — отчужденно ответила Амелия. — Я ничего не делаю, руководствуясь чувствами. Я слишком стара, чтобы угодить в ловушку эмоций. Я руководствуюсь исключительно соображениями целесообразности и действую в интересах будущего.

— Шейн и есть будущее! Мое будущее! И он невиновен!

— Все это мне известно, но ничего не меняет.

Клер ошеломленно замерла с открытым ртом, чувствуя на языке вкус горящего дерева.

— Что?

Я знаю, что Шейн невиновен в преступлении, в котором его обвиняют, — ответила Амелия. — И да, я могу отменить приказ Оливера. Но не буду.

— Почему?

Клер казалось, что она выкрикнула это слово, хотя на самом деле она еле слышно прошептала его.

— Я не обязана объяснять свои действия. Достаточно сказать, что я из благих намерений предпочитаю видеть Шейна в клетке. Может, он будет жить; может, умрет. Повлиять на это не в моей власти, и не питай пустых надежд. Я не сделаю драматический жест в последний момент, когда разожгут костер, не спасу твоего возлюбленного. Ты должна смириться с жестокой реальностью: в нашем мире нет справедливости, и твои желания этого не изменят. — Амелия вздохнула. — Этот урок я усвоила давным-давно, еще когда океаны были молоды, а скалы не рассыпались, став песком. Я стара, дитя. Старше, чем ты, возможно, понимаешь. Достаточно стара, чтобы играть жизнями, словно фишками. Мне хотелось бы, чтобы это было не так, но будь я проклята, если могу изменить себя. И этот мир.

Клер молчала. Похоже, больше говорить было не о чем, поэтому она просто плакала, тихо и безнадежно. Амелия достала из рукава белый шелковый носовой платок и грациозным жестом протянула ей. Клер вытерла лицо, высморкалась и нерешительно посмотрела на квадрат шелковой ткани в руке. Всю жизнь она пользовалась бумажными салфетками и никогда прежде не держала в руках носового платка, тем более с такой прекрасной вышивкой и монограммой. Не выбрасывать же его. Губы Амелии изогнулись в улыбке:

— Выстирай его и когда-нибудь вернешь мне. А теперь уходи. Я устала, и ты не заставишь меня передумать. Уходи.

Клер сползла с кресла, встала, повернулась — и удивленно открыла рот. Там стояли два телохранителя Амелии, а она даже понятия не имела, что все это время они находились у нее за спиной. И если бы она попыталась что-нибудь сделать...

— Отправляйся в постель, Клер, — сказала Амелия. — Пусть все идет, как идет. Посмотрим, как лягут карты в нашей игре.

— Это не игра: это жизнь Шейна. И я не могу спать.

Амелия пожала плечами и сложила на коленях руки.

— Тогда продолжай свои поиски, но ко мне больше не приходи, малышка Клер. В следующий раз я не буду так благосклонна к тебе.

Клер не оглядывалась, но знала, что телохранители сопровождали ее до самой двери.

— Ты больше ничего не хотела сказать мне? — спросила Амелия, когда Клер уже была готова выйти. Девушка обернулась; хозяйка кабинета по-прежнему смотрела на огонь. — У тебя нет другой просьбы?

— Не понимаю, о чем вы.

Амелия вздохнула.

— Может, кто-то просил тебя об одолжении.

Майкл! Клер с трудом сглотнула.

— Майкл хочет поговорить с вами.

Выражение лица Амелии не изменилось.

— Что мне сказать ему?

— Это целиком и полностью твое дело. Скажи ему правду — что ты не потрудилась передать его просьбу. — Не оборачиваясь, Амелия махнула рукой. — Уходи.

Когда Клер вышла в коридор, Лиза сидела в гостиной и по-прежнему выглядела хмурой и сердитой, несмотря на шлепанцы в виде зайчиков. Заметив Клер, она встала, чтобы отпереть дверь.

«Принцесса-воин на отдыхе», — подумала Клер.

Надо полагать, в Морганвилле человек просто не может не вырасти сильным, в особенности если живет в доме, который Амелия посещает, когда ей вздумается.

— Плохие новости? — спросила Лиза.

— Неужели это так заметно?

— Да. — Клер снова вытерла глаза платком, сунула его в карман и шмыгнула носом. — Но я не сдаюсь.

— Хорошо. Теперь, как только я открою дверь, ты пойдешь прямо к машине, не глядя ни вправо, ни влево.

— Почему? Там что-то...

— Таковы правила Морганвилля, Клер. Знай их, живи с ними, выживай с ними. А теперь иди!

Лиза распахнула дверь, вытолкнула гостью на крыльцо, тут же захлопнула дверь и загремела замками. Клер вприпрыжку кинулась вниз по ступенькам, побежала по дорожке, через калитку и рывком открыла дверцу автомобиля. Забралась внутрь, заперлась и только тогда расслабилась.

— Ну вот, со мной все в порядке, — сказала она и повернулась к Хессу.

Вот только его в машине не было.

Сиденье водителя пустовало. Ключи висели в замке зажигания, двигатель работал на холостом ходу, радио негромко играло. Однако, кроме Клер, в салоне никого не оказалось.

— О господи... — прошептала она. — Господи, господи, господи...

Она умела водить машину, но нельзя же просто бросить детектива, который, по-видимому, отошел куда-то по своим полицейским делам. Оставить совсем одного, даже без помощи напарника? Может, он вот-вот вернется... а может, его прямо из машины похитил какой-то голодный вамп. Но разве Хесс не находится под какой-то особой защитой?

Она понятия не имела, что делать.

Размышляя от этом, Клер услышала голоса — где-то неподалеку шел негромкий, но непрерывный разговор. И она различала голос Хесса. Клер осторожно опустила стекло и прислушалась; звуки стали громче, но слов по-прежнему разобрать не удавалось.

Клер приоткрыла дверцу, поколебавшись, выскользнула из машины и быстро пошла на голоса. Да, там точно был детектив, никаких сомнений.

Напряженно вслушиваясь, она не осознавала, в каком направлении идет, пока не поняла, что вокруг совсем темно, что слова не становятся яснее и что она теперь вовсе не уверена, что слышит голос Хесса.

И что она уже прошла половину проулка с высокой оградой из грубо оструганных досок с обеих сторон.