– Так, как же… – беспомощно хлопала глазами Ульяна, – можно в общежитие пойти…

– А-а-аборт иди делай, вот как! – взвизгнул по-бабьи Рудольф, – в общежитие одна пойдешь, а я здесь останусь. Таких, как ты, – целая фабрика, так что без тебя обойдусь.

Ульяне стало душно, она надела пальто и вышла во двор. Шел снег. Постояв возле парадной, прошла в сквер, подошла к скамейке, счистила с нее снег рукавицей и села.

Сколько прошло времени, она не знала.

– Дочка, – вдруг, услышала Ульяна чей-то голос, – тебя же снегом занесло, замерзнешь.

Ульяну тряс кто-то за плечо. Она подняла голову и увидела перед собой старушку.

– Что с тобой? Ну-ка, поднимайся.

Онемевшими от холода пальцами Ульяна ухватилась за руку женщины и поднялась со скамейки.

Пройдя квартал, они вошли в теплый подъезд. Жила старушка на первом этаже. В квартире у нее было чисто и тепло. Ульяна отогрелась и, улыбнувшись, сказала:

– У вас как у моей мамы в доме.

– Что случилось у тебя?

Ульяна заплакала. Она долго не могла говорить.

Старушка открыла окно, подсыпала корм в кормушку для птиц. Когда Ульяна немного успокоилась, старушка сказала:

– Меня Мария Ивановна зовут, а тебя как?

– Ульяна. – И она рассказала свою историю.

– Ничего нового и ничего удивительного, – сказала, внимательно выслушав все, Мария Ивановна, – только как же прервать жизнь, которая за тебя цепляется и от тебя зависит? Ты у меня оставайся. Я одна живу, поместимся.

На следующий день Рудольф встретил Ульяну возле фабрики:

– Где ночь провела?

– Старушка меня пригласила к себе. Я сегодня за вещами зайду.

– А может, ты и раньше у «старушки» этой бывала? Ребенок-то мой? – спросил Рудольф.

Ульяна с трудом сдерживала слезы.

Рудольф сказал:

– Ты несчастную-то из себя не строй перед всеми, а то смотреть жалко.

– Я не заставляю смотреть, – сказала тихо Ульяна.

– И не заставишь! Я не пристяжной, поняла? Я человек свободный!

Ульяна отошла от Рудольфа и прошла через вертушку. Рудольф еще некоторое время болтался у проходной, будто не решаясь идти в цех.

Вахтерша тетя Валя выглянула из своей будки и спросила:

– Свободный ты? А что такое свобода знаешь хоть?

– Все знают. Делай что хочешь – вот тебе и свобода.

– Ты, парень, так всю жизнь разбазаришь. В школе учился?

– Лучше всех!

– Так вот, знать должен, что Земля свободно вращается вокруг Солнца. Оторвись она от орбиты, так ее на куски разорвет. Свобода, сынок, – это когда есть вокруг чего вращаться, когда есть ради чего жить, ради чего уставать, когда смысл есть во всем, что делаешь. А свобода мужчины – в его привязанности к семье. Сохраняется мужчина так.

Рудольф раздраженно выпалил:

– Рано мне о семье думать еще! Нагуляться хочу!

– Хочу – не хочу – ориентир ненадежный. Кто-то украсть хочет, кто-то убить…

– А не ваше дело, тетя Валя!

– Жаль, что не мое, – вздохнула тетя Валя.

Маленький комочек в пеленках моргал смышлеными глазками и всматривался в лицо своей мамы. Ульяна улыбалась. После всех родовых мук и страхов она отдыхала и любовалась своей красавицей дочкой.

Назвала Ульяна ее Лидией, а звала просто Лида.

Выписавшись из роддома, Ульяна с ребенком приехала на автобусе в квартиру Марии Ивановны.

Две женщины крутились вокруг Лиды, делая многое не так, как надо. Мария Ивановна все забыла, а Ульяна и не знала.

Нужно было выживать, и в три месяца девочку отдали в ясли, чтобы Ульяна могла пойти работать.

– Еще одна плакса, – грубо сказала няня, когда дверь за Ульяной закрылась.

– А и пусть орет. Пойдем чай пить, – сказала воспитательница.

Лида кричала. Ей было страшно, плохо, одиноко. Ее бросили, забыли. Проснулись лежащие рядом малыши. Нянька вбежала на крик.

– Вот дрянь какая!

Нянька грубо развернула пеленки, при этом зацепив мизинец Лиды. Пальчик сломался, и Лида зашлась плачем с новой силой.

– Фу, гадость какая, – ворчала нянька, обтирая Лиду.

Она завернула ее в чистые пеленки. Лида не успокаивалась, няня кинула ее в кроватку, сунула соску и ушла.

Устав от крика, Лида заснула. Она вздрагивала во сне, тяжело вздыхала. Ее разбудили, чтобы скормить бутылку невкусной смеси, и снова кинули в кроватку.

От невкусной смеси разболелся живот.

Только вечером после работы Ульяна забрала Лиду домой.

Лида увидела маму и успокоилась.

– Какая спокойная у меня доченька, – любуясь Лидой, сказала Ульяна, – вот повезло няням в ясельках!

Сломанный пальчик Ульяна не заметила.

Когда на следующее утро Ульяна несла Лиду в ясли, Лида кричала на всю улицу.

– Что случилось? У тебя что-то болит? Сейчас нянечка с тобой поиграет и тебе станет хорошо, – успокаивала дочку Ульяна.

В яслях встретили и проводили Ульяну с улыбками, но, как только за ней закрылась дверь, улыбки исчезли и началось привычное: ругань, крики, шлепки.

С каждым разом Лида плакала все меньше. Наступившее ощущение безнадежности и полной беззащитности перед людьми и обстоятельствами выключило рефлекс реакции плачем на какие-либо неудобства или боль. Но одновременно в глазах исчез живой блеск.

Лида целыми днями смотрела в потолок, лежа в кроватке, не выражая никаких эмоций.

– То-то же! – посмеивались няня и воспитательница.

Когда Лиде исполнилось два года, ее перевели в детский садик. И первым делом отвели в туалет.

В туалете было открыто окно. Воспитательница показала Лиде, где ее горшок. Лида, как могла, уселась, но металлический горшок оказался очень холодным. Она вскочила, и горшок с грохотом опрокинулся.

– Ты что, издеваешься? – заорала воспитательница.

Лида поправила горшок и, стараясь не делать лишних движений, с трудом заставила себя расслабиться. Она почувствовала, как у нее намокли колготки. Вокруг горшка появилась лужа.

– Дрянь какая!

Воспитательница схватила Лиду за шиворот, встряхнула ее и вывела из туалета. Втолкнув в раздевалку, она усадила девочку на скамейку, достала из шкафчика трусы и колготки и швырнула в Лиду:

– Переодевайся!

Лида не смогла снять мокрые колготки, и воспитательница, выскочив из раздевалки в группу, привела всех ребят и скомандовала: