себе одежду, смахнула с лица гримасу унижения и ринулась к дверям тайника. Завидев ее, повариха посинела от злости:

– Вот она! О, Боже мой, лучше ее спрашивайте, это она его заморочила, это она его испортила!

Мужчина преградил Мари-Софи дорогу, скомандовал плачущей женщине замолчать, а остальным жестом указал подняться с пола и увести повариху из комнаты. Он молча ждал, пока мальчишка с официантом, подхватив повариху под руки, выводили ее в коридор, а когда в дверях исчез и замыкавший шествие старый Томас, пытавшийся подбодрить бедную женщину сплетнями, явно сочиненными прямо на ходу, мужчина отступил в сторону и пропустил девушку в пасторскую каморку.

Бедолага, похоже, свалился с кровати и крючился на армянском ковре, пока второй из мужской парочки тщетно пытался подхватить его, но бедолага выскальзывал из рук, голый и верткий, как неожиданно очнувшийся после свежевания заяц.

Наклонившись к мужчине, Мари-Софи прошептала ему на ухо:

– Можно мне? Он всегда такой спокойный, когда я с ним…

Мужчина выпрямился и с язвительной интонацией поблагодарил ее за то, что она соизволила к ним заглянуть. Пропустив это мимо ушей, девушка дотронулась до плеча бедолаги – и он затих; она мягко взяла его за руку – и он поднялся на ноги; она легонько подтолкнула его – и он опустился на постель; она подложила сложенную лодочкой ладонь под его затылок – и он лег; она укутала его одеялом и покрывалом – и он закрыл глаза.

Присев на краешек кровати, Мари-Софи повернулась к мужчинам и увидела, что их гнев улетучился.

– Что здесь произошло?

Переглянувшись, они рассказали, что вскоре после ее ухода мужчина – «которого мы назовем здесь просто Л.» – ага… значит, проснулся и начал вести себя как-то угрожающе, видимо, бредил, или, во всяком случае, так подумала сидевшая с ним женщина. Однако скоро у нее появилось подозрение, что он просто смеялся над ней, потому что каждый раз, когда она подходила к нему, он притворялся спящим, но стоило ей только отойти, он снова таращился на нее и указывал рукой вниз, на свое причинное место, совершенно бесстыдно, как ей показалось, о чем она ему и выговорила (ее слова): что, мол, в его же интересах губу-то не раскатывать, она знавала мужчин и поважнее его!

– Она, случайно, в прошлом в театре не работала?

– Эээ, да, можно и так сказать…

Мари-Софи подтвердила стряпчую карьеру поварихи во благо оперного искусства, а двое продолжили: Наконец до поварихи дошло, что Л. приспичило облегчиться и он просил ее помощи. Она, естественно, сочла это за наглость: все, о чем ее просили, так это просто посидеть с ним немного, и она была не намерена созерцать его какашки, он вполне мог потерпеть, пока не вернется эта коза.

– Именно так она тебя назвала… Да… Вот только у него как-то получилось самому дотянуться до ночного горшка под кроватью…»

«Слушай, а не слишком ли много уже скатологии в этой твоей истории?»

«Нет-нет, она только начинается!

Мари-Софи ужаснулась, она и представить себе не могла, что бедолага был способен на столь неприличное – на что, казалось, намекало повествование этих двоих, а они продолжали: Так вот, как только горшок очутился в руках Л., он тут же принялся наигрывать на нем, и повариха решила, что пришел ее последний час. Мужчина проводил пальцами по ободку горшка и постукивал по нему снаружи, чередуя шуршащие «ш-ш-ш-у» с металлическими «дон-н-н», из чего складывалось неслыханное музыкохульство, от которого бедная женщина краснела до корней волос. А когда он подключил к этому свой голос, загудевший в гипнотических перепадах, она совсем обессилела от стыда. Никогда раньше не приходилось ей слышать ничего подобного!

Двое прервали рассказ, чтобы спросить Мари-Софи, пел ли Л. для нее когда-нибудь? И если да, то что? Девушка отрицательно затрясла головой: Что вообще происходит? Какое имеет значение, пел ли человек, играл ли на своем горшке? Кто он такой? Они проигнорировали ее вопросы.

Своей игрой бедолаге удалось ввести повариху в странное состояние: комната какое-то время вращалась у нее перед глазами, а когда эта чертовщина закончилась, женщине показалось, будто она находится в ясельной спальне. С молочным кувшином в руках она шла по комнате, и в каждой кроватке стоял ночной горшок, в каждом горшке лежала какашка, и каждая какашка плакала, словно младенец…»

«Слушай, ну у тебя точно с головой не в порядке!»

«Тсс, здесь все символично…»

«Плевать я хотела на такую символику!»

«От поварихиных приключений у Мари-Софи появилось дурное предчувствие. Куда клонили эти двое, подробно пересказывая всю эту чепуху? Женщина наверняка что-то вычудила и старалась отмазаться таким несусветным враньем.

Когда-то это могло показаться Мари-Софи забавным, но после того, что с ней сегодня случилось, у нее не было ни малейшего желания слушать россказни о чужом растяпстве. Ей хотелось остаться наедине с собой и бедолагой.

Она вздохнула:

– Да, ей, конечно, пришлось пережить необычное испытание… Если не сказать, угрожающее жизни…

Но продолжить ей не удалось, двое в один голос ее перебили, чтобы дальше продолжить свой рассказ: Поварихе было настолько отвратно это видение, что с нее слетел весь гипноз. А когда она пришла в себя и закричала на бедолагу, чтобы вел себя смирно да по одежке протягивал ножки, тот не стал долго церемониться, скатился на пол и разлегся там, протянув ножки по ковру, и так и лежал, вцепившись в него, пока не пришли мы, чтобы сообщить, что находиться здесь у вас ему больше небезопасно.

У Мари-Софи потемнело в глазах. Что они такое говорят? Они решили наказать ее за то, что она ненадолго отлучилась? Решили забрать у нее бедолагу? Кому же она тогда расскажет то, что никому не может рассказать?

А двое уже собрались уходить:

– Мы заберем его после закрытия ресторана, он должен быть готов к отъезду.

– Но почему?

Она закрыла лицо руками, глядя на мужчин сквозь пальцы. Те, недоуменно уставившись на нее, сказали, что не возьмут в толк: в полдень она была очень даже рада от него уйти! Может, в ее отношениях с Л. было что-то такое, о чем она им не говорила?

Шмыгнув носом, Мари-Софи ответила дрожащим голосом:

– Нет, просто я боюсь, что в таком состоянии он не выдержит перевозки. Можно ему чуточку подольше побыть со мной? С нами? Здесь, в гостинице? Я больше не отойду от него ни на минуту!

Двое тихонько посовещались, а потом сообщили, что, похоже, на него кто-то донес. Она удивилась: кому на белом свете могло