* * *

Продвигаясь к центру города, тяжелая кавалерия, идущая от Карабанчелес по улице Толедо, и пехота, поднимающаяся от Каса-дель-Кампо по улице Сеговия, встречают на Пуэрта-Серрада еще один очаг сопротивления. Там французов обстреливают с крыш и из окон, а с окрестных улиц бросаются на них толпы горожан. Это приводит к череде беспощадных залпов, положивших множество людей, к поджогу нескольких домов и к взрыву порохового склада на площади, где погибает тяжко обожженный сторож Мариано Панадеро. Убит в бою сапожник-галисиец Франсиско Досе, проживавший на улице Нунсьо, а также Хосе Гесурага де Айарса, уроженец Сорносы, Хоакин Родригес Оканья — подсобник каменщика, 30 лет, женатый, имеющий троих детей; раненому же Франсиско Планильясу удается уйти, но он, истекая кровью, умрет возле самого своего дома, ибо никто не оказал ему помощи. Погибает и астуриец Франсиско Тереса, холостой, имеющий на иждивении престарелую мать: этот отважный человек, дравшийся в свое время под Руссильоном, а ныне — коридорный в новой гостинице на улице Сеговия, вел стрельбу из окон и убил французского офицера. Когда же у него кончились патроны, французы ворвались в дом и, сильно избив астурийца, расстреляли его у дверей.

Наступление затрудняется, потому что не удается очистить от мятежников даже крупные улицы, ведущие к центру. Капитан Марселей Марбо, который после первой атаки на Пуэрта-дель-Соль должен снестись с генералом Риго и его кирасирами, вынужден, однако, остановиться и спешиться на маленькой площади Провинсиа, дожидаясь, пока расчистит дорогу пехота. Наученные горьким опытом предшествующих боев, солдаты идут медленно, прижимаясь к стенам домов, заглядывая в подвалы, вскидывая ружья к окнам и крышам и стреляя во всякого, кто появится там, будь то мужчина, женщина или ребенок.

— Пройдем? — спрашивает Марбо у капрала, наконец-то подающего ему знак следовать дальше. — Без сюрпризов?

— Пройти-то пройдете, — равнодушно отвечает тот. — А сюрпризы не в моем ведении.

Тронув коня рысью, молодой капитан со своими драгунами осторожно движется вперед. Проехать, однако, успевает не много — уже на улице Лечуга приходится снова остановиться при виде фузилеров, прячущихся за телегами, из которых до сих пор не выпряжены убитые лошади. Дальше нельзя, объясняют солдаты, там рукопашная, и на соседних улицах садят с крыш почем зря.

— Как же мне проехать?

— Да никак, — отвечает седоусый, черный от пороховой копоти сержант с серьгой в ухе. — Придется обождать, пока мы расчистим улицу. Рисковать не советую.

Марбо оглядывается. Прислонясь к стене, сидят трое наскоро перевязанных французов. Четвертый лежит навзничь в красновато-бурой луже, над которой роем вьются мухи. На каждом углу валяются трупы — их никто не решается убрать.

— Скоро ли появится наша кавалерия?

Сержант — похоже, он очень устал — морщит нос:

— Судя по крикам и пальбе, она где-то неподалеку. Я слышал, несет громадные потери.

— От женщин и мастеровщины?! Боже мой, ведь это же тяжелая гвардейская кавалерия!

— За что купил, за то и продаю. От этих скотов всего можно ждать. А чтобы перебить их всех, нужно время.

* * *

Покуда капитан Марбо пытается выполнить поручение, на кое-кого из жителей Мадрида обрушиваются первые организованные расправы. Если раньше французы прикалывали тех, кто попадался под горячую руку сразу после боя, добивали раненых, открывали огонь по безоружным зевакам, то теперь взятых с оружием в руках начинают расстреливать на месте, без суда и следствия. Такая судьба постигает Висенте Гомеса Санчеса, 30 лет, по роду занятий — камнереза, схваченного после боя на Сан-Хиле и поставленного к стенке у Леганитос. И двоих садовников герцогини де Фриас — Хуана Хосе Постиго и Хуана Торибью Архону, казненных после резни на Реколетос. Их вытащили из сада, где они надеялись спрятаться, и, препроводив вместе с братьями-гончарами Мигелем и Диего Мансо-Мартин и сыном последнего, малолетним Мигелем, за пределы Пуэрта-де-Алькала, к арене для боя быков, кого расстреливают, кого закалывают штыками.

К половине первого часа, если не считать все еще не подавленных очагов сопротивления между Пуэрта-Серрада, Калье-Майор, улицей Антона Мартина и Пуэрта-дель-Соль, французы, соединяясь в центре, продвигаются, не встречая особых препятствий и налаживая коммуникации, по крупным проспектам. К улице Аточа отступают многочисленные горожане, дравшиеся на Пасео-дель-Прадо. Делятся сообщениями о том, какие зверства чинили французы у Пуэрта-де-Алькала и в здании таможенного ведомства, где перебили находившихся там чиновников, не разбирая, принимали те участие в боях или нет.

— Увели всех, — рассказывает кто-то. — Рамиреса де Арельяно, Рекену, Парру, Кальвильо и прочих… Да еще садовника маркиза де Пералеса, не в добрый час вздумавшего прятаться вместе с таможенниками. Пришли лягушатники, разоружили, отняли лошадей и погнали, как скотину все равно, на Прадо… А когда бригадир дон Николас Галет — в мундире, как положено — пошел просить за своих подчиненных, ему всадили пулю, не скажу куда…

— Рамиреса де Арельяно я знаю. Он женат на Мануэле Франко, сестре Лукаса… Двое детей у них, третьего ждут. Вот бедолаги!

— Судя по всему, расстреляли много народу…

— И еще многих расстреляют. Нас с тобой, например. Если схватят.

— Гляди, гляди, возвращаются! Вон они!

Преследуемые эскадроном драгун, надвигающимся от Буэн-Ретиро, и колонной пехоты, идущей от Пасео-де-лас-Делисиас, полдесятка горожан и четверо солдат, сбежавших из казарм испанских гвардейцев, — было пятеро, да одного, Эухенио Гарсию Родригеса, убили возле ограды Ботанического сада — отступают с боем по прилегающим улочкам, но все они в конце концов окружены. Так погибает приказчик табачной лавки Доминго Бранья Бальбин, пытавшийся уйти по крышам. Трое гвардейцев, бывших с ним, сумели спастись, перескочив через заборы и глинобитные ограды, четвертого же, севильянца Мануэля Алонсо Альбиса, привлекшего внимание французов своим мундиром, ранят в щеку, а когда он, выронив ружье, обнажает саблю, вторым выстрелом укладывают у задней стены Главного госпиталя. Вскорости и погонщик мулов Бальтасар Руис будет схвачен, а потом и расстрелян на Аточе. Прочие же, за которыми после выстрела из пушки, уставя штыки, гонятся французы, отбиваются холодным оружием без надежды на успех и падают один за другим. Дальше других успел убежать музыкант Хуан Баутиста Коронель, 50 лет, уроженец Сан-Хуан-де-Панама, но и он, пересекая сквер Антона Мартина, попал под картечь, разворотившую ему бедро и живот. Остальные члены этого отряда — Хосе Хуан Баутиста Монтенегро, Хуан Фернандес де Чао, галисиец из Мондоньедо и сапожник Хосе Пенья, 19 лет, оставшись без патронов и видя, что окружены со всех сторон, поднимают руки. К вечеру ближе все трое окажутся в числе расстрелянных на склоне Буэн-Ретиро.

* * *

А в расположенный на углу улицы Аточа и одноименной площади Главный госпиталь, где две тысячи французов спаслись сегодня утром от народной ярости, санитар Серапьо Эльвира, 19 лет, только что привел своего напарника, которому пуля раздробила два ребра, когда подбирали раненых на улице Антона Мартина. Эльвира передает его в руки хирурга, а потом бежит по коридору, ища среди заполнивших его раненых и умирающих еще одного санитара, который решился выйти на улицу. И в этот миг на лестнице появляется студент-практикант с криком: