— О нет, я не показывался там уже года два… Я им действительно больше не нужен… Как основатель фирмы, я, как и раньше, являюсь членом совета, но мне следует сложить с себя эти обязанности, я должен написать им…

— Хорошо, папа. Я возвращаюсь на станцию забрать оставленный багаж… Я не была уверена, что… Через час я вернусь.

— На самом деле? Как хочешь… Может быть, лучше остановиться в гостинице?

— Нет, папа, я приехала повидаться с тобой. Если только ты действительно не хочешь меня видеть здесь…

— Конечно, хочу.

Он поворачивается и выходит из комнаты…

Через час я складываю багаж в своей комнате. Снова прохожу через кухню, чтобы попасть в комнату Марселлы. Мне отчасти трудновато отыскать ее. Конечно, эта дверь в комнату служанки третья и последняя. Лампочка без абажура на столике у неразобранной постели. Отец сидит лицом к телевизору в большом кожаном кресле, которое я сразу узнаю: оно из его кабинета.

— Папа!

— Да, Нея, садись… найди себе место где-нибудь… на краю кровати, если хочешь… Извини меня, дорогая, но по телевизору сейчас идет программа, ты знаешь… ходячая энциклопедия… Она удивительна, они нашли исключительного парня: он целую неделю удерживал рекорд и действительно находчив. Он смог дать точные определения всех слов, которые были ему предложены, за исключением двух, но его выручил этот чемпион по мотоспорту, ты знаешь, прыгун с трамплина… Я забываю его имя… Мне кажется, в последний раз ему удался прыжок на пятнадцать или тридцать пять метров, но это меня совсем не интересует. Он определенно лучший участник… Я заметил, что многое забываю…

Мой отец. Это мой отец. В шесть часов вечера в середине июля в комнате прислуги, граничащей с внутренним двориком, смотрит телевизионную викторину. Я едва могу в это поверить.

Кажется, он совсем не выражает недовольства по поводу встречи со мной. Безразличен, пожалуй, но не недоволен.

Старческий маразм? Нет, не выживают из ума в шестьдесят… сколько? шестьдесят шесть или семь.

Первые два или три дня я так ошеломлена, что позволяю всему идти своим чередом, совсем как отец. Я не предпринимаю никаких усилий, даже не пытаюсь понять точно, что с ним случилось, и адаптироваться к нему. Единственное различие — это то, что теперь именно я хожу и покупаю продукты в итальянском магазинчике. Он находит мое меню восхитительным и три раза подряд все повторял мне:

— Ах, этот мясной паштет, что ты принесла, просто восхитителен. Я никогда не вспоминал о нем, как видишь. Надо запомнить…

Я немного убралась в кухне. До блеска, конечно, далеко, но чисто. Другие комнаты не трогала. Я пытаюсь понять, завожу разговор. Он отвечает, и эти ответы кажутся мне неожиданно мягкими. Абсурдно, но он за все просит прощения, по малейшему поводу. Он постоянно спрашивает, все ли у меня в порядке и не хочу ли я перебраться в гостиницу, однако, когда я в сотый раз говорю, что и не думаю оставлять его, он неохотно соглашается, даже признается:

— Я рад, что ты здесь, Нея… Надеюсь, тебе не надоест. Я стал таким безразличным. Я действительно не знаю, почему ты остаешься с таким старым хрычом, как я…

— Папа, я говорила тебе, что приехала повидаться с тобой… Ты не такой старый, как все здесь, и, насколько я помню, ты никогда не был особенно безразличным, наоборот…

— В прошлом да, возможно… раньше…

На третий день я решаю, что достаточно. Мне кажется, я поняла. Может, я ошибаюсь, но у меня такое чувство, что существует, вероятно, другой путь добраться до сути дела…

Отец всегда немного увлекался историей, возможно, даже в большей степени, чем я думаю. Он любит историю, понимает и разбирается в ней, не вдаваясь в популяризованные версии, но тяготеет к оригинальным исследованиям и материалу из первых рук. Один из его лучших друзей, Ив ле Гуан, является известным специалистом по истории средних веков… Я не разговаривала с ним до сих пор ни о маме, ни о себе, ни о чем-либо другом, но сейчас я навела разговор на то, что обычно было одной из его излюбленных тем. Теперь я не помню точно, как зашла речь об истории Престера Джона — старой легенде о христианском короле, пересекшем океан, с которым святой Луи и Папа Римский искали союза. Это все происходило в период между двенадцатым и пятнадцатым веками, и я задаю ему вопрос о серии путешествий пятнадцатого столетия.

— Ах да, ты имеешь в виду Жюльена де Ковийяна. Это была одна из навязчивых идей Генри-мореплавателя. Имеется великолепное описание путешествия… В нем есть удивительный герой, Бенджамин Тудела — он встречает Жюльена в Каире. Бедный малый в течение четырех лет, пройдя путь от Индии до Африки, пытался найти Престера Джона для своего монарха. Равви[8] должен только сообщить Жюльену о разочаровании, с которым встречена его неудача в Лисабоне, чтобы Ковийян мог продолжить свое путешествие. Он вынужден провести пять лет в суде негуса[9] Эфиопии, убежденный, что наконец-то нашел Престера Джона…

Отец говорит складно. Я знаю, это его старый конек. Но я сразу узнаю голос отца прошлых дней. Я вспоминаю этот пламенный энтузиазм, эти детали, почерпнутые из множества различных источников. Это действительно он, действительно отец говорит. После этого разговора у меня появляется надежда. На следующий день я забираю телефон и впервые в своей жизни осознаю освободительную силу денег: архитекторы-декораторы приходят за моими указаниями. Я просто показываю им, чего хочу, не объясняю сама, не распинаюсь перед ними и отказываюсь от компромиссов, пока наконец-то не чувствую удовлетворения. Это чрезвычайно просто. Например, имеются возражения по поводу моих первых просьб: нужно начинать с проведения канализации и проводки, чтобы работа была сделана как следует. Об этом я не подумала, но им придется посягнуть на королевство отца — бывшую комнату Марселлы, туалеты, кухню — и поэтому отказываюсь.

Итак, они работают по другому варианту, проведя вместо этого электричество в дальний конец дома — провода, трубы и так далее. То же самое с ванными комнатами, они полностью обновляются. Я твердо отказываюсь от мебели и картин, которые мне показывают. Говорить «нет» чудесно, когда с каждым отказом делаешь шаг вперед. Я даже на самом деле не знаю, насколько определенными являются мои идеи, не знаю, какая ткань мне нравится, не знаю, какую мебель или сочетания цветов предпочесть, но, с другой стороны, когда я вижу реальные проекты и материалы, сразу же различаю, что именно я не люблю.

Через три недели дом полностью отделан бригадой рабочих, трудившихся день и ночь. Это была не слишком большая работа. Только кухня представляла собой какую-то серьезную проблему: не знаю, какую глупость сказала отцу, но однажды утром я поднимаюсь в восемь часов, чтобы вытащить его на прогулку. Он на удивление послушно составляет мне компанию.

Утро мы провели в Багатель Разгардан, где устроили пикник. После ланча мы отправились на прогулку. Для реализации следующей части своего плана я приняла решение: схожу с ним в музей Виктора Гюго на площади Вогезов. Ему всегда нравился Виктор Гюго, особенно фантастическое направление его творчества: «Труженики моря», «Бюг Жаргаль» и так далее. Как только мы входим в музей, он начинает действовать. Он знает каждый рисунок и все издания различных книг. Его жесты и скорость, с которой он движется, напоминают мне моего отца десятилетней давности. Это метаморфоза. Но она заканчивается, лишь только мы выходим на улицу. Снова медленная, неуверенная, пугающая меня походка. Я тащу его в кино, так как возвращаться домой слишком рано. Мы идем на шестичасовой вечерний сеанс, а после фильма я заявляю, что хочу пить. Заходим в кафе на Елисейских полях, и я сразу направляюсь к телефону. С кухней все в порядке, и повар-экономка, нанятая неделю назад, как и супружеская пара (он дворецкий, а она горничная) на своих местах.