апельсины людям, которые вам строят гримасы, когда вы им улыбаетесь и хотите им угодить?

Какой смысл напрягать до боли мускулы оттого, что есть люди богатые и есть бедные, и богатые едят и смеются, а бедным есть нечего, и они всегда ссорятся и кричат друг другу: «Убей меня!»

Он опустил руку, перестал улыбаться, посмотрел на пожарный кран, а за пожарным краном — водосточный желоб, а за желобом — улица Вентура и по обе ее стороны — дома, а в домах — люди, а там, где конец улицы, — деревня, там виноградники, фруктовые сады, и реки, и луга, а дальше — горы, а за горами — еще города, и дома, и улицы, и люди. Какой смысл жить на свете, если нельзя посмотреть на пожарный кран без того, чтобы тебе не захотелось плакать?

Еще один автомобиль показался на улице, и Люк поднял руку и опять заулыбался, но, когда машина подъехала ближе, оказалось, что человек за рулем на него даже не смотрит. Пять центов штука. Они могут есть апельсины. После хлеба и мяса они могут съесть апельсин. Очистить его, и вдохнуть его чудесный запах, и съесть его. Просто могут остановить автомобиль и купить три штуки за десять центов. Вот еще проехала машина, он улыбался и махал рукой, но люди в машине едва взглянули на него — и все. Ну что им стоит улыбнуться в ответ, — тогда бы не было так плохо; но только проехать и даже не улыбнуться в ответ — это уж было из рук вон. Много автомобилей уже проехало мимо, и, казалось бы, ему пора сесть и перестать улыбаться. Не нужны им никакие апельсины, и вовсе им неинтересно смотреть, как он улыбается, что бы там ни говорил дядя Джек. Взглянут на него — и проедут, и всё.

Становилось темно, и ему вдруг представилось, что может наступить конец света. А он до конца света так и простоит с поднятой рукой и улыбаясь.

Ему представилось, что для того он только и рожден, чтобы стоять здесь, на углу, до конца света, протягивать людям апельсины и улыбаться. Все так черно и пусто, а он стоит и улыбается им до боли в щеках и сердится на них за то, что они даже не улыбнутся в ответ, а ведь весь мир может вдруг сразу провалиться во тьму, и придет конец света, и умрет дядя Джек, и жена его умрет, и всем улицам, и домам, и людям придет конец, и нигде не будет ни души, ни даже пустой улицы, ни темного окна, ни закрытой двери, — потому что не хотят у него купить апельсин, не хотят улыбнуться ему...

В 1914 году, когда мне было еще совсем немного лет, к нам, на улицу Сан-Бенито, забрел один старик по пути в дом для престарелых. Он шел, играя на трубе, и остановился перед нашим домом. Я выбежал со двора на тротуар, чтобы послушать, но он больше не трубил.

Тогда я сказал:

— Сыграйте что-нибудь еще, так хочется послушать.

А он говорит:

— Молодой человек, поднесли бы стаканчик воды старику, у которого сердце не здесь, а в горах.

— В каких горах? — спросил я.

— Шотландских, — сказал старик. — Так поднесли бы водички.

— А что делает ваше сердце в Шотландских горах?

— Тоскует, — сказал старик. — Пожалуйста, дайте мне стакан холодной воды.

— А где ваша мама? — говорю я.

— Моя мама в Талсе, штат Оклахома, но сердце ее не там.

— А где же? — говорю.

— В Шотландских горах, — сказал старик. — Молодой человек, мне ужасно хочется пить.

— Как это так вся ваша семья оставляет сердца в горах? — спросил я.

— Так уж мы созданы, — сказал старик. — Сегодня — здесь, а завтра — прощайте.

— Сегодня — здесь, а завтра — прощайте? — повторил я. — Как это?

— Сейчас мы живы, а вот уже нас нет, — сказал старик.

— Ну ладно, а что ваша мама делает в Талсе, штат Оклахома? — спросил я.

— Тоскует, — сказал старик.

— А где мама вашей мамы? — говорю.

— Она в штате Вермонт, в маленьком городке Уайт-Ривер-Джанкшон, — сказал старик, — но сердце ее не там.

— Бедное старое, высохшее сердечко, — сказал я. — Где же оно? Или тоже в горах?

— В самых что ни на есть горах, — сказал старик. — Сынок, я умираю от жажды.

Тут на крыльцо вышел мой отец и взревел, как лев, пробужденный от дурных сновидений.

— Джонни, — проревел он, — отстань наконец от этого несчастного старикана. Подай ему кувшин воды, пока он не свалился и не умер на месте. Что у тебя за манеры, черт возьми!

— Здрасьте, уж нельзя человеку раз в жизни и порасспросить путешественника, — возразил я.

— Подай скорее старому джентльмену воды, — сказал мой отец. — Не стой, как болван, черт побери. Дай ему глоток воды, пока он не свалился и не умер на месте.

— Сам ему дай, — сказал я. — Все равно ничего не делаешь.

— Я ничего не делаю? — вскричал мой отец. — Как! Джонни, черт побери, ты прекрасно знаешь, что я сочиняю новую поэму.

— А откуда мне знать, — сказал я. — Стоишь тут, на веранде, засучив рукава, и все. Откуда мне знать, как ты думаешь?

— Ну-ну, тебе следует знать, — сказал мой отец.

— Добрый день, — обратился старик к моему отцу. — Ваш сынок мне рассказывал, какой чудесный прохладный климат в ваших краях.

«Господи Исусе, — подумал я, — ничего-то я не говорил ему про климат. И откуда он это выдумал?»

— Добрый день, — сказал мой отец. — Не зайдете ли к нам отдохнуть на минутку? Мы будем польщены, если вы разделите с нами нашу скромную трапезу.

— Сэр, — сказал старик, — я умираю с голоду. Я иду.

— А вы играете «Пей за меня одним лишь взором»? — спросил я старика. — Хотелось бы послушать, это моя любимая песня. Сыграйте мне, а? Чудная песня.

— Сынок, — сказал старик, — когда ты доживешь до моих лет,