– И то, – сразу согласилась Машка. – Тебя зовут-то как?

– Светлана Михайловна... – подумав, не сразу вспомнила я.

– На, пожуй, Светлана Михайловна, на тебя без слез не взглянешь. – Машка протянула мне квадратик жвачки, добавив: – Арбузный коктейль, на еще, жуй.

Так мы жевали минут пять.

– Это мой кобель изнасиловал, не я, – Машка сплюнула жвачку в руку.

– Кого?

– Двух сук одного большого начальника... Ладно, спи, утопленница, – похлопала меня по плечу Машка и улеглась в полуметре от меня.

Утром я познакомилась с двумя другими сокамерницами, интеллигентной женщиной в очках, по виду «синим чулком» – Августой Сороконожкиной, и бой-бабой в спортивных штанах и бюстгальтере – Чулковой, которая исступленно занималась физкультурой посреди камеры в шесть утра, по всей видимости, чтобы не потерять форму метательницы молота. ..

Сразу же после завтрака, состоявшего из овсянки на воде, меня повели на очную ставку с душеприказчиком Эмилии Тавиани... Под конвоем милиции мы прошли знакомый путь по Ваганьковскому кладбищу от самых его ворот до могилы кота Барсика в компании со следователем Комарьковым, дежурным адвокатом и оперативником с сонной овчаркой. Меня неприятно поразило двуличие Витольда Ивановича Борщука. Душеприказчик, с которым я колесила по кладбищу в поисках сестер Хвалынских по его же просьбе, ничуть не смущаясь, признался майору Комарькову, что я с первого взгляда возбудила в нем подозрения, чем поверг меня в уныние... Уже в камере, после ужина, молча свернувшись клубком в углу общих нар, я надеялась подремать, но, почувствовав два удара в бок, проснулась.

– Бабы, – тихо возмутилась я, фокусируя взгляд на середине камеры, потому что бабы сосредоточенно и яростно дрались, и от них в стороны летели клочья.

– Ну, бабы, че вам делить-то, ни мужиков тут, ни кофт с перламутровыми пуговицами!

– Заткнись. – Я различила безумные глаза Машки Фрумзы, обращенные ко мне, и не успела увернуться от летящей алюминиевой кружки, которая нещадно рассекла мою коленку.

Пока я обрабатывала рану подолом комбинации, драка закончилась, бабы разошлись и стали зализывать раны. И тут, слушая реплики каждой из сторон, я поняла, что произошло.

Бой-баба Чулкова и Машка Фрумза колошматили интеллигентную Сороконожкину за то, что Августа Владимировна из-под полы торговала кокаином в элитном колледже, в котором преподавала химию... Я присмотрелась к расцарапанному лицу Августы Владимировны, но даже тени раскаяния на нем так и не обнаружила – физиономия нестарой еще дамы была какой-то вялой, а глаза сонными...

– А что такого?! Почему для одних – жизнь, а для других сплошная хроника упущенных возможностей? – вдруг абсолютно хладнокровным голосом задала вопрос Сороконожкина, промокая лицо мокрым казенным полотенцем. – Они всю страну растащили, а их выродки пусть кокаин жрут!

У меня промелькнула какая-то тревожная мысль, но я не успела ее поймать, о чем потом жалела.

– Вот я, к примеру, – бой-баба Чулкова, стоявшая справа от меня, внезапно откашлялась. – Откусила головку члена у мужа...

– У чужого мужа, заметь, а не у своего! – победно вставила «насильница» Машка.

– Так ведь детей-то его я не трогала, дети – святое! – Чулкова вздохнула. – А что у чужого, так у меня сроду своего не было, где ж его взять-то?

– И не будет! – весело парировала Сороконожкина, садясь на толчок. – Похудеть ты все равно не сможешь, корова холмогорская!

– Чья б мычала. – Чулкова пожала плечами метательницы молота...

Сороконожкина, сжав губы в суровую нитку, шепотом буркнула:

– Пусть докажут сначала! – Хромая, она вернулась на общую нару и села неподалеку от опешившей Чулковой. Я подальше отдвинулась к стене и покосилась на Машку.

Фрумза помалкивала, а глаза ее были где-то далеко...

– Мой племяш, Августа Пиночетовна, – наконец привстала Машка, с бешенством глядя на учительницу, – все из дома продал и на полу спит, героинщик хренов! Душить таких, как ты, надо...

– Сдался мне твой нищий племяш, – поморщилась Сороконожкина.

И они снова сцепились бы, если бы в зарешеченном окошке не показался нос охранницы, которая громко кашлянула, привлекая внимание к своей персоне.

– Отбой, – строго сказала она. – В карцер захотели? Там как раз четыре места.

На улице лил дождь.

Мадам Ингрид курила и смотрела в окно. Ничего, кроме темноты и изредка проезжающих машин, она не видела, впрочем, сумрак идеально подходил ее настроению. Магиня чувствовала, что именно в эти часы требуется ее помощь. Порывшись в корзинке с минералами, она вытащила оттуда продолговатый камень, похожий на голубоватый прозрачный цитрин. Отколупнув от него кусочек слюды, мадам Ингрид ловко вставила его в глаз наподобие линзы и быстро взмахнула рукой, но ничего не произошло... И магиня заворчала, как самая обычная старушка, у которой подгорели на сковородке блины. Осторожно вытащив самодельную линзу из глаза, магиня подула на нее и вставила в другой глаз.

– Когда-то моим глазам не требовалась помощь! – проворчала она.

Уже час магиня облетала замок и рассматривала наследников виконтессы.

Принц Фердинанд и Чекита бегали и бесились в окружении тикающих часов, после того как поток экскурсий иссяк в шестом часу вечера... Глаза кота весело сверкали, а собака, похоже, всерьез грустила... Магиня случайно увидала, как наследники, забежав под лестницу, ожесточенно рвали зубами старинную кружевную шаль виконтессы, словно злились на хозяйку, бросившую их... Затем кот повис на «Святой чтице», вцепившись когтями в гобелен, и стал раскачиваться на нем, как на кошке. У магини кульбиты кота вызвали улыбку.

Скрупулезно пересчитав обслугу из восьми пожилых местных жителей, а также все зеркала, канделябры, фрески, драгоценные картины и портреты королей, морщины которых пропитались пылью до основания холста, мадам Ингрид надолго повисла в воздухе под одной из люстр... При этом само тело магини находилось в Москве, в Бобровом переулке, в кабинете на втором этаже Лиги независимых астрологов, а левый глаз – в замке Шарпентьер под Римом.

Если бы кто случайно забрел в ее кабинет, то увидал бы тощую старуху в черном свободном платье из шелка, лежащую на полу головой к двери. Глаза престарелой мадам были плотно зажмурены, а руки прижаты к телу, как у солдата на плацу, при этом магиня тишайше бредила, произнося вслух фразы на староитальянском, причем повторяя их по нескольку раз, словно разговаривала с безбожно глухими чертями...

Хрупкая тишина ее кабинета прервалась... Внезапно мадам Ингрид стукнулась головой о половые доски, узрев крадущееся со стороны спальни привидение на пуантах, и тихо подлетела к нему, бормоча: