Таннер поднял голову и выпустил дым к потолку.

— Суть в том, сержант, что вы мало что поняли в этом деле. Оно не пошло у вас с самого начала.

— Сэр! Я не принимаю сделанных походя замечаний относительно своей компетентности. Тем более когда их используют как дымовую завесу, чтобы скрыть намерение замять это дело.

Таннер улыбнулся, донельзя довольный тем, что она вышла из себя.

— Единственное, что мы с заместителем главного констебля пытаемся замять, так это позорную ситуацию, свидетельствующую о некомпетентности нашего офицера, который не в состоянии как должно исполнять свою работу. За какие-нибудь три дня вы израсходовали, — он с насмешливым видом заглянул в лежавший перед ним рабочий блокнот — 214 человеко-часов полицейского времени. Да, 214! — Он в притворном изумлении вскинул брови. — И в конце всей этой блистательной эпопеи вы убедительно доказали лишь одну-единственную вещь — то, что вы не в состоянии организовать даже процесс разлива пива в деревенской пивоварне!

Сказав это, он одарил ее широкой самодовольной улыбкой.

— О нет, я солгал! Ваша деятельность принесла и другие плоды. У нас накопилась целая куча жалоб в ваш адрес. К примеру, от миссис Дорис Кокрейн, которая обвиняет вас в запугивании и оказании на нее давления с тем, чтобы заставить ее сделать заявление относительно того, что доктор Бимиш-Невилл — чудовище. А сын у нее, кстати сказать, не какой-нибудь мелкий лавочник, а королевский адвокат. Так-то. Это не говоря уже о том, что когда вы в понедельник утром учинили полицейское вторжение в большой дом, в холле присутствовали весьма уважаемые и влиятельные люди, являющиеся пациентами клиники, многие из которых после этого направили письма заместителю главного констебля в поддержку директора, выражая озабоченность топорными действиями полиции. Если мне не изменяет память, в одном из писем фигурировало такое определение методов работы правоохранительных сил, как «абсолютная бесчувственность». Как видите, далеко не все в состоянии оценить такого рода эскапады в больничных стенах.

Далее… — Он удивленно покачал головой. — Вы не только некомпетентны, но еще и страдаете гомофобией. Вы находитесь во власти навязчивой — именно навязчивой, другого слова я не подберу — идеи о существовании некоего, скажем так, заговора геев. Мы до сих пор не уверены, что нам удастся отговорить от обращения к адвокату некоего джентльмена. Вы его знаете — того самого, которого вы насмерть перепугали, намекнув, что его приятель болен СПИДом.

Что-то вы побледнели, сержант. Вам плохо? Нет? В таком случае позвольте сделать вам предложение. Оно к вам обоим относится, поскольку, хотя и очевидно, что заводилой во всех этих неблаговидных делах является сержант Колла, вы, сонная тетеря Даулинг, тоже в дерьме по уши. Ну так вот: если кто-нибудь из вас продолжает думать, что сможет сделать карьеру в полиции — в любом подразделении, не обязательно в этом, — вам необходимо серьезно реабилитироваться в глазах руководства. Поэтому с этой минуты вы будете делать только то, что вам говорят. Вы будете посещать все курсы по повышению квалификации и жить по принципу «не высовывайся». Вы будете вести себя очень-очень тихо и станете великими скромниками. Поскольку если я еще хоть раз услышу о каких-нибудь ваших проделках, то лично вытащу все бумаги из этого ящика, засуну их в ваши природные отверстия и подожгу. Я ясно выразил свою мысль?

В Кроубридже имелся маленький муниципальный парк, ворота которого были зажаты с двух сторон домами, выходившими фасадами на рыночную площадь — сердце и организующий центр городка. Парк был разбит на месте единственного в городе здания, разрушенного германскими бомбами в годы Второй мировой войны, — длинного дома с террасой и большим ухоженным садом на заднем дворе, спускавшимся к реке подлинному пологому склону. Во времена преобразований, в конце сороковых годов, городской совет объявил это место общественным достоянием. Старый сад, декорированный в духе XVIII века, трансформировали в зону зеленых насаждений с газонами, засаженными георгинами клумбами, травяными бордюрами и розовыми кустами. Новшество рассматривалось в те дни как символ скорого наступления эпохи всеобщего благоденствия.

Кэти сидела на ласочке, наблюдая за садовником, занимавшимся подрезкой розовых кустов. Она испытывала острую зависть к простоте и значимости его работы, заключавшейся в отсечении всего лишнего, что наросло за год, и доведении длины стебля до требующихся фута или двух. На свете существовало несколько мужчин, которых она с удовольствием бы подвергла подобной радикальной хирургической операции.

Она сидела в парке около часа, пока холодная и мрачная атмосфера раннего вечера не вошла в ее кровь и плоть до такой степени, что это позволило ей восстановить чувство душевного равновесия. Тогда она поднялась с места, прошла по змеившейся среди травы тропинке к железным воротам, выходившим на рыночную площадь, и направилась к своей машине. Она поехала в Эденхэм и припарковалась на Хай-стрит напротив лавки зеленщика. Джерри никакой радости при встрече с ней не выказал, и ей пришлось стоять рядом с прилавком в ожидании, когда он закончит обслуживать покупателя.

— Я уже закрываюсь. Что вам угодно? — осведомился он.

— Я бы хотела купить немного винограда, если он у вас сладкий и сочный.

Джерри посмотрел на нее сквозь толстые линзы очков, придававших его лицу удивленно-невинное выражение, даже если он злился. Вот как сейчас.

— Он такой и сеть. Вам сколько нужно?

— Две большие грозди. Кстати, как поживает Эррол?

— Вы еще спрашиваете! Он болен. А все благодаря вам.

— Это как же понимать?

Он поджал губы и некоторое время смотрел на нее в упор.

— Я не хочу с вами разговаривать. Забирайте свой виноград и уходите.

— Мне нужно поговорить с Эрролом. Полагаю, теперь-то уж я могу к вам зайти?

— Даже не думайте об этом! Эррол находится под наблюдением врача. Я хочу, чтобы вы оставили его в покое. Вы принесли нам обоим много бед и печали.

— Но вы так и не сказали, каким образом я все это сделала! Что происходит, Джерри? К вам что, приходил кто-то еще? Сегодня? Кто этот человек?

Пока она говорила, Джерри вел себя довольно беспокойно: крутил головой из стороны в сторону и передвигал указательным пальцем дужку очков вверх-вниз по переносице, как если бы его окуляры вдруг лишились фокуса.

— Эрролу сказали, чтобы он ни с кем не разговаривал. И я тоже. Если вы попытаетесь снова на него надавить, я подам официальную жалобу. Предупреждаю вас: еще одна попытка вступить с ним в контакт — и я вызову своего адвоката.

Он отвернулся и стал смотреть на витрину своего магазина.

Кэти вздохнула.

— Извините меня, Джерри, — сказала она, покачала головой и ушла.

Кэти нашла будку телефона-автомата и позвонила в окружной морг. Там ей сказали, что профессор Пью уехал и сегодня его на работе уже не будет. Она нашла его адрес в телефонной книге, вернулась к своей машине, устроилась на сиденье и отыскала его дом на карте Кроубриджа.