До аккуратными движениями прилепил к ветке крошечный кусочек свиного сала и осторожно, не производя ни звука, отступил назад, а потом поискал взглядом рыжую белку, устроившую себе жилье где-то над его головой. Он каждый день подманивал зверька поближе – орехами, мазком меда, всем, что удавалось прихватить из маминой кухни. Но на свиное сало До питал особые надежды. Как можно не любить свиное сало?

Он отступил назад, отвернулся, чтобы посмотреть на море, и замер на месте. Белка мгновенно оказалась забытой. Притеняя ладонью глаза, хотя солнце чуть выглядывало из-за облаков, мальчик подбежал к самому краю утеса.

Корабли. Они высыпали из серой дали, каждый не длиннее его пальца. Два года простоял До на этом месте зимой и летом – и еще два года до этого, когда был учеником у Джима Сэддлера. Старика возмущали и собственное, ставшее никудышным зрение, и мальчишка, которого прислали ему на смену. Он лупил До так часто, что тот уже никак не мог припомнить все случаи, однако же научил его читать флаги и знамена, рассказал, какими были корабли викингов и как на них гребли и ходили под парусом, и научил его тому, как выглядят и под каким знаменами ходят французские корабли.

Старый Джим уже год как покоился в земле, и, глядя на суда, До считал их, оценивал и вспоминал. Это были не торговые суда, собравшиеся вместе безопасности ради на глубокой воде. И не английские корабли. Не один и не два, но целый флот, больше тридцати, в чем можно было поклясться.

До бросил взгляд на огромную поленницу, сложенную ярдах в сорока от его маленькой хижины. В число его обязанностей входило разбирать ее и заново складывать каждую неделю, чтобы дрова оставались сухими. В ливни и бури он укрывал поленницу парусиной, обвязывая ее со всех сторон. Мальчик знал, что костер зажжется и что он должен действовать, однако все смотрел и смотрел, переводя взгляд с поленницы на флот и обратно.

Он стряхнул с себя задумчивость и, выругавшись под нос, побрел под свою крышу. Слава богу, масляный фонарь горел! Зажигать его поутру было первой обязанностью До, и он не пренебрегал ею, особенно в холодное утро, когда можно было порадоваться теплу, исходящему от стеклянного цилиндра, и греть о него руки до тех пор, пока он не сделается слишком горячим. Сняв фонарь с полки вместе с пачкой свечей, юный смотритель заторопился обратно к костру. Опустившись на четвереньки, он совал в деревянную кладку горящие ветви, раздувал их и подкладывал сухого мха до тех пор, пока огонь не охватил всю поленницу. Языки пламени алыми лентами майского дерева охватили поленья, в которых уже вскипал древесный сок и которые от этого уже начинали потрескивать. Убедившись в том, что огонь разгорелся, До сбегал в хижину, схватил несколько охапок длинных веток зеленого папоротника и бросил их на пылающий костер, над которым на сотни футов над его головой немедленно поднялся столп серого дыма.

Наконец, он остановился, уперев руки в бока, и тут только, глядя на вражеский флот, пересекший Северное море и идущий вдоль английского побережья, заметил, как запыхался. Он не стал оглядываться, когда в деревне внизу затрубил боевой рог, хотя вполне мог представить себе надутые красные щеки дующего в него мясника. Картинка эта заставила его ухмыльнуться.

И вдруг вдалеке он заметил еще одну искорку света. Мальчик повернулся, и глаза его округлились. Там, на высоком берегу, дальше, чем ему случалось заходить, зажегся другой костер. И еще, вглядываясь в него, До заметил, как моргнула еще более далекая светлая точка уже в нескольких дюжинах миль от него. Подобные ему самому мужчины и юноши подхватывали переданный им сигнал тревоги, переносили его все дальше и дальше.

До видел немногие из этих огней, однако ему вдруг представилась картина, от которой перехватило дух: по всему восточному побережью страны зажигались сигнальные костры, передающее посланное им слово. На какое-то мгновение он испугался, однако гордость вытеснила все чувство тревоги. До улыбнулся и пожалел, что с ним рядом нет собаки.

* * *

Эдуард взирал на английский берег, проплывавший в милях по левому борту, со своего рода отчаянным вожделением. Во все проведенные в изгнании месяцы он старался не думать об Англии. В этом не было никакого смысла, пока король оставался на континенте, не имея возможности вернуться. Но теперь, когда меловые обрывы, венчающиеся бурыми и зелеными шапками, обращались к самому сокровенному в его сердце, Йорк мог только смотреть и надеяться.

На высоком меловом холме возникла яркая точка. Из такой дали она казалась не ярче простого факела. Но затем, на глазах короля, вдоль берега возникла целая цепь огоньков: они зажигались один за одним, словно бусины на нитке, словно звенья одной цепи. Странно было думать, что зажигавшие эти костры люди предупреждают других о том, что возле побережья появился угрожающий вторжением флот. Эдуард видел солнце, заходящее за линию огней. Совсем скоро костры превратятся в янтарные капли на черном бархате ночи.

Он посмотрел на мачту:

– Капитан! Поднимите мой флаг! Пламенеющее Солнце, будьте добры. Пусть видят, что я вернулся.

Для того чтобы извлечь большое полотнище из сигнального ящика, потребовалось некоторое время, однако герцог Карл превосходно знал это знамя, и оно оказалось на месте. Вышитый флаг привязали к сигнальным канатам и подняли на мачту, и он заполоскался на ветру. До слуха Эдуарда донеслись звуки одобрения с соседних кораблей, с палуб которых разглядели вывешенные цвета. Он улыбнулся, когда его брат Ричард буквально вывалился из надстройки, в спешке едва не упав на палубу.

– Теперь им известно о нашем появлении, – проговорил король, указывая на линию огней. Но насколько далеко протянется эта цепочка на юг, прежде чем какой-нибудь гонец помчится от берега в глубь острова? Или гонцы уже скачут по узким дорогам, стремясь поскорее попасть в Лондон, к Генриху?

Ричард поднял голову, увидел на мачте пылающее солнце и расхохотался:

– Правильно! Пусть боятся! Он выгнал нас, и мы не простим такого бесчестья, брат. Йорки не ведают позора. Пусть горят костры. Мы не остановимся до тех пор, пока они не прогорят в золу.

В ту ночь они стали на якорь возле Кромера, на восточном берегу Англии, и разослали по окрестностям на шлюпках лазутчиков – искать лошадей и сподвижников.

Дожидаясь новостей, Эдуард и Ричард отобедали вместе с Риверсом и бароном Сэем на борту «Марка Антония». Впервые за последние месяцы они могли пообщаться со своим сторонниками, не испытывая того ощущения, что новости безнадежно устарели или, хуже того, что кто-то перехватил и прочитал их письма.

Голуби не всегда благополучно долетали до адресата из Фландрии – английские деревни были переполнены любителями стрельбы из лука и соколиной охоты. И шифры не давали гарантии, так что подчас получить верную информацию от человека можно было только в личной беседе с глазу на глаз.

Наступавшее утро стало временем тревог для всего флота. Подойти близко к берегу осмелились только немногие корабли, остальные же пребывали в постоянных трудах, стараясь удержаться на месте и ожидая сигнала к высадке или появления с юга флота противника. И пусть на рассвете, доколе в тумане мог видеть глаз, возобновленные новым запасом дров костры еще дымили на берегу, тысячи людей, ежась от холода, выходили к обрывам и пляжам, видели стяги Йорков и осознавали, что король Эдуард не удовлетворился участью смиренного изгнанника.