Немецкие переговорщики приняли все эти условия ради помощи группе, руководителей которой они в глубине души считали самыми гнусными преступниками. Однако немцы верили в успех авантюры. Привлекательность большевиков заключалась в том, что они, кажется, готовы были навсегда сокрушить Россию. Однако могли потребоваться месяцы, пока их усилия принесут плоды.

Более безопасным ходом было бы начать переговоры со Львовым, Гучковым или Керенским, однако в этом случае и возможные плоды сделки выглядели не такими соблазнительными. 2 апреля Ранцау высказался в том смысле, что, если до конца года война не закончится победой, Германия должна будет предпринять попытку rapprochement[2] с находящимися у власти в России умеренными партиями67. Поддерживая Ленина, Циммерман делал более рискованную ставку, однако был уверен, что дело стоит того. Эта азартная игра могла привести к целому ряду непредсказуемых результатов (в том числе и ничтожных), но зато оставалась надежда, что в конце концов русский колосс будет повержен навеки.

О переговорах Ленина в течение нескольких часов стало известно во всех цюрихских кафе. Джеймс Джойс, услышавший об этой истории сидя в баре, счел, что предложение немцев о безопасном проезде через их территорию есть признание “довольно дурного положения их дел”68. Ромен Роллан осудил Ленина и его спутников, назвав их “просто инструментами в руках врага Европы”69. 8 апреля в Швейцарии наступала Пасха, и чиновники надеялись погрузить русских в их поезд до прихода праздника. Однако именно праздничные дни оказались особенно нервными. Дело усугублялось тем, что каждый шаг отъезжающих сопровождался перепалками и руганью: те эмигранты, которые все еще ожидали официального приглашения от Милюкова, недолго думая объединились со швейцарскими левыми, объявив Ленина изменником.

Хуже всего приходилось Ромбергу и Платтену. Обоим приходилось заботиться о бесчисленных мелочах, обоим была отвратительна сама мысль о необходимости поговорить друг с другом, оба знали, что их излишне требовательные хозяева могут в любой момент загубить всю их работу. Для немцев было важно, чтобы маршрут, начиная от самой границы Швейцарии, был точно определен и одобрен военными. “Из соображений безопасности” требовалось, чтобы немецкая охрана вагона владела русским языком (но чтобы пассажиры об этом не знали). На определенном этапе возникла идея, чтобы услужливый Вильгельм Янсон в качестве представителя немецких профсоюзов сопровождал русских на всем пути через Германию. Ромберг отверг этот план и даже вынужден был покинуть пасхальное богослужение, чтобы еще раз объяснить Берлину, что проезд по территории враждебного государства грозит русским эмигрантам серьезной опасностью – возможно, даже уголовным преследованием со стороны русских властей. Поэтому для них, эмигрантов, крайне важно, чтобы они могли доказать, что за все время путешествия ни разу не говорили ни с одним немцем. Теперь Платтен должен был объяснить это Янсону70.

Пока Берн и Берлин непрерывно обменивались телефонограммами, Ленин почти ежедневно мотался из Цюриха в швейцарскую столицу и обратно. Многие из собравшихся в путь были слишком бедны, чтобы оплатить поездку через всю Европу, но брать деньги у немцев напрямую Ленин не хотел. Терпеливый Роберт Гримм одобрил создание специального комитета с целью собрать денег среди швейцарских социалистов. В последнюю минуту Платтену было поручено позаботиться о том, чтобы русским разрешили взять с собой в дорогу собственную провизию. Вдобавок ко всему возникли запросы от некоторых желающих присоединиться к группе и некоторые сложности с окончательным согласованием условий71.

В свободные минуты Ленин жадно глотал обрывки новостей из России и непрерывно думал и писал. Утром перед отъездом он предпринял последнюю отчаянную попытку получить благословение союзников и позвонил в американское посольство в Берне. Взявший трубку сотрудник знал имя Ленина, однако было пасхальное воскресенье, и молодой человек спешил на теннисный матч. “Попробуйте позвонить в понедельник”, – ответил он и, положив трубку, мгновенно забыл о звонке. Молодого дипломата звали Аллен Даллес; став впоследствии одной из самых влиятельных фигур в ЦРУ, он всегда рассказывал эту историю новичкам.

В понедельник пасхальной недели, 9 апреля, путешественники наконец собрались в кафе “Церингерхоф” на привокзальной площади Цюриха. Всего в группе было 32 взрослых, в том числе Надежда Крупская и Инесса Арманд. Должно быть, немало ревнивых взглядов было незаметно брошено на корзинки с провизией, взятыми в дорогу теми или иными товарищами, на все эти булочки и плитки шоколада. Зиновьев явился со своей женой и девятилетним сыном, но в последний момент, и несомненно к его немалому раздражению, к группе присоединилась его эффектная первая жена Ольга Равич.

В составе группы были двое грузин: молодой литератор Давид Сулиашвили и заслуженный революционер Миха Цхакая – усы и экзотическая овчинная папаха, которую он сохранял в течение долгих лет парижской эмиграции, делали его похожим на опереточного бандита. Оказалось, что у Цхакаи вообще не было с собой ни багажа, ни провизии на долгую дорогу72, но никто не стал упрекать его в этом. Среди пассажиров был и Григорий Усиевич, ехавший с женой Еленой; Ленин считал Усиевича “безоглядным сумасбродом”, а отца Елены Феликса Кона вообще не выносил и называл старым дураком73. В группе было также несколько юристов, двое детей и по крайней мере один зубной врач.

Оставалось последнее: обед в “Церингерхофе” – шумный банкет с прощальными речами. Для Ленина это был последний шанс как-то привлечь на свою сторону тех критиков, которые по-прежнему пытались предотвратить поездку. Однако Ленин предпочел лобовую атаку. Одним махом он обругал и Гримма, и правых социал-патриотов, пообещав, что “эту грязную пену на всемирном рабочем движении сметут быстро волны революции”:

Объективные условия империалистской войны служат порукой в том, что революция не ограничится первым этапом русской революции, что революция не ограничится Россией. Превращение империалистской войны в войну гражданскую становится фактом74.

Ленин возвращался в Россию не ради соглашений с буржуазией и не для того, чтобы обдумывать тактические тонкости, устроившись поудобнее на подушках служебного автомобиля. Его цель – перевести революцию во вторую стадию и поднять европейских левых. В заключение Ленин от лица всей группы зачитал заявление (на французском и немецком языках). Они возвращаются в Россию вопреки угрозе Милюкова засадить их в тюрьму75. Каждый из пассажиров подписал официальную бумагу с условиями поездки, взяв на себя тем самым связанный с нею риск76.

Под свист и шиканье группа шла через площадь к первому своему вагону. Это был всего лишь местный швейцарский поезд до Шаффхаузена, который должен был доставить группу в пограничный Готмадинген, однако вид у отъезжающих был такой, словно они всходят на эшафот. Ленину, впрочем, больше понравилось лестное сравнение, предложенное Платтеном: они словно римские гладиаторы, “бесстрашно, с гордо поднятой головой” выходящие “на арену навстречу смерти”77.