— Думаю, она имела в виду совсем не ваш дом, — вздохнула я, понимая, что Николай не стал рисковать, сообщая сестре, что в кино я ходила без неё. — Мы вчера были в синематографе.

— Вы с Колей? — Оленька округлила глаза, сначала удивлённо, потом обиженно, потом восторженно. — Ой, значит, у вас действительно роман, да?

— Вряд ли можно считать романом один-единственный выход в кино, — возразила я. — Да и если считать, то он наверняка уже закончился. Твоим родителям вряд ли понравится обострение отношений с Рысьиными.

— Ха, папа сказал: «Увели у Рысьиных одну невесту, уведём ещё одну», — гордо бросила Оленька, столь похоже имитируя родителя, что перед глазами как живое встало лицо Петра Аркадьевича, довольно подмигивающее собеседнику. — Кто такие Рысьины, чтобы их бояться? Кошки общипанные! Будут они нам угрожать. Наше — это наше. Нечего на наше пасть разевать, без зубов можно остаться.

Она воинственно вздёрнула носик, словно именно она этой ночью ощипывала Юрия, встав на мою защиту. Да уж, Оленька точно не поняла бы желания Владимира Викентьевича примирить меня и Юрия

— Оля, мы просто сходили один раз в кино. Какая невеста?

— Ты сейчас хочешь меня оскорбить, намекая, что брат мог ухаживать за девушкой с бесчестными намерениями? — встопорщилась она. — То есть не меня, а вообще всех Хомяковых? Что у нашего клана нет понятия чести?

— Что ты, я совсем не про это, — попыталась я увильнуть от близящейся расправы.

— Тогда про что? Про то, что ты собиралась поиграть Колиными чувствами и вернуться к Рысьину? Или вообще роман был просто для того, чтобы Рысьин взревновал? То есть ты невеста Рысьина, так, что ли?

Оленька на меня наступала, грозно размахивая кулачками. Я отступала к стене, размышляя, лучше согласиться, что я Колина невеста, или попытаться удрать, пока меня не вышвырнули в запале в окно, как я давеча поступила с Юрием. То, что кажется правильным по отношению к другому, не всегда является таковым, когда примеряешь на себя. В окно категорически не хотелось.

— Я про то, что твой брат мог сводить меня в кино из жалости, — наконец я нашла нужное оправдание. — Как подругу сестры, одинокую сироту.

— Из жалости в кино не водят, — несколько успокоилась Оленька. — Из жалости только милостыню подают.

— Это тоже можно считать милостыней, в некотором роде, — намекнула я.

— Можно было бы, если бы мы были с ним обе. А если он пригласил тебя одну — значит, ухаживает, и точка!

Она посмотрела так, что я сочла, что лучше всего с ней согласиться. Пусть уж с ней сами Хомяковы разбираются, им привычнее. В конце концов, прямо сейчас меня под венец никто не тащит, может, не потащат и дальше: Николай ни разу не говорил о своих планах, а то что думает Оленька, думает только она.

— Но сейчас о письме Рысьиной рассказываешь мне ты, а не Николай, — всё-таки заметила я, пока подруга не начала строить планы за брата.

— Да они с папой вообще решили ничего тебе не говорить, чтобы не расстраивать, — небрежно ответила Оленька. — Но я считаю, куда больше расстраиваешься, тогда, когда узнаешь, что тебе что-то не рассказали. Причем такого, что касается непосредственно тебя, правда?

— Правда, — согласилась я. — И что теперь?

— Будем возвращать тебе память, — уверенно сказала подруга. — Потому что Николай думает, что вдруг ты внезапно вспомнишь, что на самом деле влюблена в Юрия Рысьина. И что тогда?

— Ужас какой… Я такого точно не вспомню, — открестилась я.

Говорить, что нас теперь не связывает даже ленточка на пачке писем, которые я забрала у Юрия, я не стала, поскольку Оленьку это точно бы настроило на подозрительный лад. Если были письма, то мало ли какие опрометчивые обещания я могла дать Рысьину.

— А вдруг? Нехорошо получится.

Я была уверена, что если вспомню, что была влюблена в Рысьина, то мне будет не нехорошо, а стыдно. Но само возвращение памяти с лихвой бы компенсировало это неудобство. Если, конечно, предложение Оленьки реально, а не плод её фантазии.

— Как вы думаете мне помочь, если целители оказались беспомощны?

— Помнишь, Строгова предлагала правильно обратиться к богу, который забрал память?

— Помню, — согласилась я, недоумевая, куда она клонит. — Но забрал же не бог, и целители единодушно утверждают, что ничего вернуть не смогут.

— То, что не сможет лучший целитель, сможет самый слабый бог, — убеждённо сказала Оленька. — А у нас покровитель рода не из слабых. Поэтому, если самый сильный из рода обратится с просьбой, бог может откликнуться.

— А может не откликнуться.

— Чаще всего так и бывает, — не стала обнадёживать меня Оленька. — Но просить будет Коля, а он отмечен Велесом, так что вероятность отклика выше, особенно в семейном святилище. Поэтому собирайся, мы едем за город. Только Владимиру Викентьевичу говорить ничего не надо, это тайна.

— Я должна буду войти в ваш клан? — подозрительно уточнила я.

— Ты что! — возмутилась Оленька. — Только если сама захочешь и не вспомнишь, что у тебя обязательства перед кем-нибудь.

Но мордашка у неё была такая, что сразу стало понятно: уверена, что непременно сама захочу, потому что Хомяковы — это Хомяковы, а не какие-то там Рысьины.

Возможно, ехать с Хомяковыми было совершенно непредусмотрительно, но я посчитала, что если есть хоть минимальный шанс вернуть память, стоит им воспользоваться. Даже если выяснится, что у меня был роман с Рысьиным на самом деле, я это как-нибудь переживу. Главное — чтобы его не было дальше. Пока мне ужасно не хватало информации. Той самой информации, что постепенно накапливает любой ребёнок, поэтому к моему возрасту уже прекрасно ориентируется в обществе, не боясь сказать или сделать что-нибудь не то.

Возможно, Владимир Викентьевич был бы резко против моей поездки и как целитель (мало ли как повлияет на моё состояние запланированное мероприятие), и как член клана Рысьиных (мне всё больше казалось, что он не столько действует в моих интересах, сколько придерживается плана княгини). Но Звягинцева поблизости не было, поэтому никто не сказал твёрдого нет перед тем, как я села в машину. Разумеется, на заднее сиденье рядом с Оленькой. Но если бы целитель и был, всё равно вряд ли послушалась бы, слишком сильным было моё желание знать.

— А долго придётся ехать? — уточнила я только тогда, когда мы покинули город и машина бодро катила по уже примятому снегу на дороге.

Несмотря на примятость снега, дорого вовсе не была оживлена. Что там оживлена — на ней не было видно никого, кроме нас. Этакая пустынная трасса, уходящая в никуда, а если мы отъедем чуть подальше, ещё и исходящая из ниоткуда.

— Часа два, — радостно сообщила Оленька. — Если ничего не случится.

В отличие от меня, она ни о чём не переживала, знай вертела головой направо-налево. И что только хотела увидеть? Я пока ничего интересного не замечала, разве что снег укутал ещё не все и кое-где из под него виднелись неприятные темные проплешины.