Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После смерти Борака царство улуса Чагатая отдали Никпею, сыну Сарабана, его [Борака] двоюродному брату. Три года он был государем, а после этого [царство] отдали Бука-Тимуру, сыну Кадака, седьмого сына Чагатая. Он некоторое время был государем и заболел коростой, у него выпали все волосы [на голове] и [на лице].[398] Он умер от этой болезни. После него царствование над тем улусом Кайду отдал Дуве, сыну Борака. В настоящее время он является государем, но он больной и немощный, вследствие того что в прошлом 610 г.х.[399] [23 мая 1213 — 13 апреля 1214 г. н.э.] он одновременно с Кайду был ранен в сражении с войском каана. Кайду скончался от той раны, а Дува остался больным и не мог излечиться. Вот и все!
Рассказ о наибах Чагатая — Везире и Хабаш-Амиде
У Чагатая было два наиба: имя одного было Везир, а другого — Хабаш-Амид. А обстоятельство дела Везира таково: он был родом из Китая и был служителем лекаря-китайца, состоявшего при Чагатае. После смерти того лекаря он стал пастухом Кушук-нойона, [одного] из эмиров Чагатая. Случилось так, что однажды Чагатай расспрашивал того Кушук-нойона из племени джалаир, который был стар и обладал опытом и был осведомлен о прежних делах, об обстоятельствах Чингиз-хана и о том, какую область тот завоевывал каждый год. Так как он хорошо не помнил, то отправился домой и стал расспрашивать каждого из челядинцев о том, как обстояло дело. И каждый говорил то, что ему было известно. Этот упомянутый китаец, который был его пастухом, слушал снаружи жилья и объяснял, что было в тех рассказах верно и что неверно. [Он объяснял] таким образом, что и тем людям стало ясно и все они соглашались с тем, что он рассказывал. Кушук позвал его внутрь и спросил: «Откуда ты получил сведения об этих делах?». Он вынул свиток, куда он изо дня в день заносил все происшествия и истории, которые были ему желательны. Кушук-нойон обрадовался и повел его со свитком к Чагатаю. Так как Чагатай очень любил билики и мудрые изречения, то ему понравились его слова и речи, он потребовал от Кушука этого китайца и сделал его своим приближенным. За короткое время он совсем осмелел на службе [Чагатая], стал влиятельным и прославился. Каан узнал его ловкость и одобрял ее. Так как он считал его приближенным Чагатая, то назвал его Везиром. Этот Везир был низенького роста, жалкий на вид, но очень отважный и острый на язык, находчивый и красноречивый. В еде и питье был очень силен. Его положение достигло такой степени, что он сидел выше большинства эмиров и при Чагатае высказывался смелее всех, до того, что [когда] однажды хатун, супруга Чагатая, во время докладов начала что-то говорить, Везир на нее крикнул: «Ты — хатун, тебе не пристало об этом деле говорить». И еще [один случай]: одну из новобрачных Чагатая заподозрили [в сношениях] с каким-то лицом. Везир, не посоветовавшись с Чагатаем, убил ее. Когда [это] стало известно Чагатаю, [Везир] доложил: «Как это твоя молодая жена совершает непохвальные дела и позорит звание жены?». Чагатаю это понравилось, он одобрил.
|A 145б, S 347| Поскольку в то время был такой обычай, чтобы каждое слово, которое скажут государи, изо дня в день записывали, — все они говорили большую часть речей складно и со скрытым смыслом, — то каждый [государь] назначал одного из приближенных записывать его слова. Слова Чагатая записывал упомянутый Везир. А у каана был наиб из уйгуров, по имени Чингкай. Однажды [каан] спросил Чагатая: «Кто лучше — твой Везир или мой?». Чагатай ответил: «Вероятно, Чингкай лучше». Однажды на пиру оба брата изрекли билики, а [Везир], усвоив их, вышел, чтобы записать. Каан, и Чагатай оба запомнили [то, что говорили], и хотели испытать, сможет ли Везир так же точно записать или нет. Он занялся писанием биликов. Менгу-каан проходил мимо и начал с ним разговор.