Прежде чем Брайан осознал серьезность происходящего, Джеймсу в локтевой изгиб воткнули иглу. На расстоянии висевшая над ним бутылка казалась угольно-черной.

«Ну вот, Джеймс, теперь ты умрешь», — подумал Брайан, пытаясь вспомнить, что Джеймс говорил про переливание и группы крови еще давным-давно, когда они ехали в санитарном поезде. «Поступай как знаешь, Брайан, но я сделаю татуировку со второй положительной», — сказал Джеймс, тем самым подписывая себе смертный приговор. По трубке из бутылки капала смертоносная плазма. В искалеченном теле вот-вот смешаются две разные группы крови.

Брайан был уверен, что симулянты не собирались забивать Джеймса до смерти. Это не значит, что они не смогли бы, если бы захотели; но они не захотели. Покойник — кто угодно — опасности не представляет. Но Герхарт Пойкерт — это не кто угодно. Он штандартенфюрер службы безопасности СС. Если выяснится, что его забили до смерти или он умер не своей смертью, начнутся расследование и допросы, и тогда пощады не жди.

Симулянтам были нужны уверенность и контроль. В данный момент у них не было ни того ни другого.

Позже Джеймса раздели, чтобы помыть. Он побледнел как труп. Увидев, что платочка на нем нет, Брайан облегченно вздохнул. Хоть что-то хорошее. За происходящим внимательно наблюдали трое мужчин. Чем больше открывалось сине-черных отметин и крупных кровоподтеков, тем сильнее сжимались в своих берлогах три подонка.

Сестра Петра попыталась глубже разобраться в том, что стало причиной этой беды, но руководство сразу же решительно сломало ее планы. Юная Петра вносила сумятицу. В отличие от нее, сестра Лили всегда старалась как можно быстрее вернуть в палате нормальную обстановку. Позицию она заняла прагматичную: подозрение о преступлении бросит тень на нее саму. Расследования и допросы могут вызвать недоверие, а недоверие — перевод на другое место. И возможно, в итоге ее ждет служба в госпитале на Восточном фронте.

Несомненно, с воображением у сестры Лили все было в порядке.

Поэтому, несмотря на недовольство Петры, в ближайшие пару дней за Джеймсом ухаживала только сестра Лили. Пострадавшему пациенту вливали плазму. Еще две бутылки. В теле Джеймса оказалось больше литра крови другой группы.

И он остался жив.

Шли дни, и Брайан осознавал, что кошмар вовсе не кончается.

Первый звоночек: как-то утром он проснулся и увидел, как на краю постели Джеймса сидит трясущаяся Петра, крепко прижимая его голову к своей груди. Она обнимала его, как будто он плакал.

Чуть позже на неделе Джеймса вырвало, когда он сидел в постели. Вечером того же дня Брайан осмелился пройти мимо него, когда рябой и широколицый ушли за едой. Третий симулянт, по-видимому, крепко спал.

Лицо у Джеймса очень-очень сильно побледнело. Кожа напоминала пергамент, посинели артерии на висках.

«Выздоравливай, Джеймс! — шептал Брайан, все время озираясь. — Скоро сюда придут наши войска. Месяц-два — и мы на свободе, вот увидишь». С виду слова никакого эффекта не произвели. Джеймс улыбнулся и поджал губы, словно пытался заставить Брайана замолчать. Затем произнес несколько слов. Чтобы их разобрать, Брайану пришлось приложить ухо к пересохшим губам. «Не приближайся!» — прошептал он.

Когда Брайан попятился от Джеймса, дернулось одеяло самого тощего симулянта.

Союзники бомбили Карлсруэ еще раз — в безопасный идиллический Шварцвальд хлынул целый поток беженцев.

В середине сентября произошло несколько событий, из-за которых Брайану пришлось пересмотреть меры предосторожности — вероятно, в последний раз.

В одно чудесное утро, когда сквозь ставни проникал ясный свет осеннего солнца, оказалось, что Джеймс опять весь в крови. С него сорвали все повязки, открылись почти зажившие раны на голове — крови в них не осталось. Кожа Джеймса по цвету сливалась с простыней. От свернувшейся крови почти почернели руки. Из-за слепой веры в то, что эти раны Джеймс нанес себе сам, ему крепко связали руки, чтобы подобного больше не случилось.

А потом ему еще раз перелили кровь.

Вновь увидев над изголовьем Джеймса болтавшуюся там стеклянную бутылку, Брайан не знал, что и делать.

С симулянтами Брайан держал вооруженный нейтралитет, но глаз они друг с друга не спускали. Когда они вот так устанавливали баланс сил, доктор Хольст употребил по отношению к Джеймсу слово «кома» — тот провалился в глубокое беспамятство. Покачав головой, доктор с улыбкой повернул голову, прощаясь с соседями Брайана, — они лежали сбоку от него и напротив; обоих наконец выписали, поставив зеленый штамп.

Брайан впервые видел кого-то из обитателей палаты не в ночной рубашке. С первого дня они в прямом смысле слова ходили с голыми задницами в одеянии, доходившем им до коленок, с завязками у шеи. Редко — крайне редко — на них были трусы. Два офицера светились от счастья, авторитет и важность им вернули свежевыглаженные галифе, высокие прямые фуражки и всякая дребедень, болтающаяся на жестких мундирах. Доктор Хольст пожал обоим руки, а медсестры поклонились. Всего несколькими днями ранее те же медсестры шлепали их, если они не хотели идти мимо них голыми после ванной. Когда сосед Брайана решил пожать Воннегуту руку, тот в конец засмущался и вместо здоровой левой руки протянул железный крюк.

Сложно было понять, каким образом врачи отличали больных от здоровых. Однако на то, чтобы стать пушечным мясом, здоровья им хватит.

Обоих распирало от гордости и наивного веселья. Они упоминали Арнем.

Вероятно, туда они и отправятся.

Когда сосед Брайана попрощался и посмотрел ему прямо в глаза, Брайан не смог узнать в нем того пациента, кто на протяжении восьми месяцев днем и ночью пыхтел у него под боком.

Пришли первые известия о победах немцев под Арнемом, атмосфера в отделении стала неспокойной. Кто-то из пациентов, стоявших в очереди на выписку, выпрямил спину и не упускал случая показать, что чувствует себя лучше. Остальным обитателям отделения стало едва ли не хуже: они чаще кричали по ночам, сильнее раскачивались вперед-назад, опять начались странные судороги, стал кривиться рот, вернулась привычка неаккуратно есть.

Последовала и реакция симулянтов.

Рябой проявлял такое усердие, что медсестры на несколько дней отстранили его от работы, чтобы он не ошпарил никого кипятком или не сшиб врачей, когда будет метаться между поручениями. Широколицый каждый день разыгрывал спектакль — вскидывал руку, здороваясь с Воннегутом и другими пациентами. Порой дежурной медсестре из-за него приходилось прибегать по ночам в отделение: в приступе радости он громко пел и барабанил по каркасу кровати.

Брайан поступал, как самый тощий из симулянтов: съеживался, натягивал на голову одеяло и, как обычно, молчал.

Несомненно, высокое звание, большая ответственность, его слабость и сомнительное улучшение состояния сохранили Брайану жизнь и дали гарантию, что он, в отличие от своих соседей сбоку и напротив, на фронте не окажется. Должно быть, просто никто понятия не имел, куда его определить.