— Толик, это же страшные люди! — кричала она и висла у него на плече. — Ты не поедешь! Я запрещаю тебе! Такие клиенты до добра не доведут.

Дура! Дура и баба! Он стряхнул жену с себя и уехал. Дочка Панфилова Алина кончала одиннадцатый класс, и Пан желал, чтобы выпускной снимал лучший фотограф их города. А он, Анатолий, и был этим лучшим. Как лучшему ему и заплатили по высшему разряду — две тысячи баксов за шесть часов работы.

С этого и пошло. Потом его пригласили снимать сорокалетие жены Пана, потом восемнадцатилетие Алины, потом у Панфилова на стороне родился сын — и тоже вызвали Анатолия… И всегда очень щедрая оплата. Да плюс расположение такого влиятельного лица.

В этот раз ему позвонили за месяц до торжества и наняли снимать свадьбу: в десять утра в ЗАГСе, в семь — в ресторане. За все про все пять тысяч евро. И если бы не этот дурацкий день рождения!..

Почему он не послал подальше свой прин цип: никогда не отказываться от заработка? Этот его принцип — самая обыкновенная жадность, теперьто он понимает. За двумя сотнями баксов погнался, когда на кону стояли пять штук евро! И ведь Светка как отговаривала!

— Толя, оставь, не езди! Ты можешь не успеть, опоздать, Борис Викторович очень обидится.

Борис Викторович! А когда-то для нее он был «этот бандит».

Зря он ее не послушал. Но ведь он никогда ее не слушал! И тут все рассчитал: в пять день рождения ребенка, до шести поработает, к семи прекрасно успевает приехать в ресторан. Так зачем же эти двести терять? Копейка рубль бережет. Если бы он пренебрегал такими мелкими заказами, ни черта бы не заработал!

Зато теперь весь в шоколаде, бабок хватит на шикарные похороны!

Но кто же мог предположить, что все так получится? Кто мог предвидеть, что заказчица окажется мертва, а этот чертов ребенок…

Он не любил снимать маленьких детей: возни много, а денег чаще всего с гулькин нос. Не любил, но был принцип — принцип побеждал. Он мотался туда-сюда, даже детскими садами не брезговал, хотя там уж совсем копейки платили. Мотался, зарабатывал, копил… На строительство дома копил. Дом пожирал страшные суммы — просто какая-то ненасытная прорва! — а приближался к завершению очень медленно. Если бы он так неистово не работал, вообще бы никогда не достроился, а так наконец-то осталась только внутренняя отделка.

Ну вот, а тут этот день рождения одновременно с самой важной свадьбой в его жизни. Почему он не плюнул на эти двести баксов, зачем поехал? Сам, своими руками вырыл себе могилу.

А ведь как гордился собой, когда ехал: другой бы на его месте не взялся за такой заказ, а он… Другой бы не взялся. Потому что умный. Не стал бы рисковать. А он, дурак, идиот!.. Букет прихватил утром в ЗАГСе, придурок! У Алины было много цветов, все даже не забрали, в холле оставалась порядочная куча, вот он из этой кучи и утянул букетик: все равно бы пропал, а тут мамаше ребенка приятное решил сделать, соблюсти обывательские устои, да и «фирму» показать с самой выгодной стороны. Для кого старался?! Для этой нищей? Для этой — кто она там: беженка? бомжиха? Достарался! За всю жизнь теперь не расплатишься. Хотя еще неизвестно, сколько ему этой жизни Пан определит: два дня? неделю? Вряд ли больше.

И ведь все еще можно было поправить, если бы он ментам с перепугу не проболтался. Но этот день был явно не его. Сначала попытался сбежать — не вышло, потом, когда милиция приехала, хотел объяснить, что очень торопится, у него срочный заказ, а в убийстве этой Инги совершенно не виноват, у него и алиби имеется: утром фотографировал на свадьбе Пана… Он прикусил язык, но было уже поздно.

— У кого, у кого на свадьбе вы фотографировали? — Опер даже поперхнулся от удивления, а затем вцепился в него мертвой хваткой. — У Пана? У Панфилова?

— Нет… — попытался оправдаться Анатолий. — То есть у его дочери, но…

— Значит, все же у Пана? У того самого? — Мент пришел в какой-то неизъяснимый восторг. — Ага, ага, понятно! Вы работаете на Пана? На известного в нашем городе криминального авторитета?

— Не работаю! Это не то, не то! — залепетал он. — Я просто фотограф.

— Личный фотограф, значит! — Мент удовлетворенно кивнул. — И как себя чувствует Борис Викторович?

— Нормально, — совсем растерялся Бекетов.

— Приехал на свадьбу к дочке? Конечно, не мог пропустить такое событие.

— По-моему, это вполне естественно: присутствовать на свадьбе своего ребенка.

— А кто спорит? Значит, Пан в городе, — задумчиво проговорил опер и потер подбородок. — Прекрасно! И вы фотографировали сегодня утром на свадьбе его дочери?

— Ну да, фотографировал. Все утро. У меня стопроцентное алиби. Меня видела масса народу.

— С этой массой мы тоже разберемся. Позднее. А Панфилова вы тоже фотографировали? — интимным тоном поинтересовался он.

— Конечно, — не поняв, к чему клонит этот чертов мент, подтвердил Анатолий.

— А вы знаете, что Панфилов в розыске?

Нет, этого он не знал. И когда понял, что сотворил: подставил Пана, — чуть не умер на месте от ужаса. Опоздание в ресторан еще можно было бы как-то объяснить, придумать что-нибудь, инсценировать нападение шпаны в подъезде с дальнейшим избиением или автомобильную аварию. Но тут… Это была самая большая его ошибка за весь сегодняшний вечер, за всю его жизнь.

Его промучили до десяти, а когда в половине одиннадцатого он приехал домой, мучения пошли по новому кругу. Заплаканная, растрепанная Светка ждала в прихожей и, только он открыл дверь, накинулась на него. Она так кричала! Такое она говорила! Анатолий и предположить не мог, что жена знает такие слова.

— Они звонили! Звонили! Где ты был?! Почему отключил мобильник? Они весь вечер звонили! Где ты был, недоносок, урод?… — И дальше шло уж совсем нецензурное.

И вот когда она нацелилась расцарапать ему лицо, телефон зазвонил опять.

— Ты труп, Толя. Готовь деньги на похороны.

Жена завыла, хоть и не могла слышать, что ему сказали. Он сам был готов завыть. Непонятно как, они вдруг оказались в кухне. На столе стояла бутылка водки из «рабочих» запасов (строителям он всегда покупал самую дешевую), лежала пачка сигарет без фильтра из того же источника (он бросил курить пять лет назад). Анатолий разорвал пачку, вытащил сигарету, с жадностью затянулся. Светлана разлила водку по стаканам и, не дожидаясь его, стала пить глотками эту отраву. Допила до конца, не поморщилась, не закашлялась, стукнула стаканом о стол, как завзятый пьяница. Он с ужасом наблюдал за ней, он давно не испытывал к ней ни любви, ни жалости, но теперь вдруг почувствовал такую острую боль, что не выдержал, закрыл лицо руками и разрыдался.

— Нет, Толя! — Светлана отвела его руки от лица. — Не уходи, не закрывайся. Виноват только ты, — жестко проговорила она. — Не отворачивайся, смотри на меня. Ты должен сказать, что нам теперь делать.

Лицо в красных пятнах, жестокие обвиняющие глаза. Он не мог на нее смотреть, не мог вынести ее взгляда. Как она изменилась за эти несколько лет! А он и не заметил. Да ведь и в этом тоже он виноват, он, именно он сделал ее такой. Убил, изуродовал и даже не заметил.