Я вообще привык к тому, что Нортон замечательный учитель, — всю свою жизнь он вбивал важнейшие уроки в мою твердолобую башку.

Но я не ожидал, что он окажется настолько гениальным учителем.

И еще я не ожидал, что эти уроки были только началом.

Надо было что-то решать с его лечением, которое выходило за рамки освоенной мною капельницы, помогавшей коту справляться с почечной недостаточностью. Рак — серьезная штука. С этим не поспоришь.

Я отправился к Дайане, которая очень доходчиво объяснила, какие процессы происходят в организме моего кота. Познакомила с результатами анализа крови, отметила, какие показатели выше, а какие ниже нормы, что еще в норме, где кроется непосредственная опасность и с чем надо немедленно начинать бороться. Пункционная биопсия подтвердила диагноз — лимфома. Но все свидетельствовало о том, что опухоль не распространилась за пределы печени. Это было хорошей новостью. Но Дайана все же посоветовала показать Нортона ветеринару-онкологу. До этого я не слышал, что существует такая профессия, но ответил, что с готовностью запишусь на прием. Она предупредила, что коту скорее всего потребуется химиотерапия.

Вернувшись домой — дорога в нашу новую квартиру из ветлечебницы на Вашингтон-сквер проходила через парк, и у нас вошло в привычку, возвращаясь от ветеринара, задерживаться у собачьей площадки, чтобы понаблюдать за резвящимися псами, при этом Нортон сидел в своей наплечной сумке — так вот, вернувшись домой, я сразу позвонил Марти Голдштейну. Рассказал, что у Нортона рак, и Марти, как обычно, не только успокоил, но и утешил. Сказал, что как бы это странно ни звучало, но поскольку дела с почечной недостаточностью относительно стабилизировались, Нортон во всем остальном, если не считать рака, здоров. У него хороший аппетит, все органы функционируют, рак не распространился за пределы одной небольшой области.

— Он же хорошо себя чувствует? — спросил ветеринар.

Я посмотрел на свернувшегося рядом со мной на столе кота и ответил утвердительно. Да, он чувствовал себя вполне прилично. Марти сказал, что переговорит с Дайаной и попросит переслать ему по факсу результаты последних анализов. А от меня хотел, чтобы я привез Нортона на осмотр. Насколько мне было известно, Марти удалось достигнуть чрезвычайных успехов в лечении рака животных. Посоветовав не тревожиться, он повторил, что у Нортона много шансов на относительно долгую жизнь. Паниковать не стоит. Я рассказал ему про назначение к онкологу, и он ответил, что это обязательно следует сделать, но предупредил, чтобы я не приступал к лечению, предварительно не посоветовавшись с ним.

На следующий день я повез Нортона в Верхний Уэст-Сайд и мы пошли на прием к кошачьему онкологу.

Помните мой неприятный опыт общения с гениальным ветеринаром из Ист-Сайда? Этот был еще более неприятным. Я долго ждал, пока медсестры возьмут у Нортона множество анализов, после чего явился сам врач. Он был любезен и сразу понял, насколько я взволнован и расстроен. Дал мне кое-что почитать — брошюрки, в которых объяснялось, что такое рак и какие способы лечения существуют. Затем рассказал о химиотерапии. Насколько помню, состав еженедельно вводят шприцем в течение шести-семи недель. Но до начала курса Нортону предстояло две недели дважды в день принимать препарат под названием преднизон. Я пытался задавать какие-то умные вопросы, но пребывал в полной прострации, утратив ощущение реальности. Припоминаю, что о двух вещах все-таки спросил. Во-первых, не будет ли кота от уколов тошнить? И во-вторых, что они реально дадут? Другими словами, не испорчу ли я коту жизнь, стараясь продлить ее? И сколько времени вообще он сможет прожить?

Помню, врач ответил совершенно определенно. Объяснил, что химиотерапия не влияет на кошек таким же образом, как на людей. Сказал, что от уколов Нортон хуже себя не почувствует. А затем добавил, что с уколами кот проживет месяцев девять, а без них через два месяца непременно умрет.

— Прошу прощения?

Таковы были мои слова. Ничего другого я изречь не сумел.

Врач бесстрастно повторил сказанное, заметив как бы мимоходом: если я соглашусь на химиотерапию, срок жизни кота продлится до девяти месяцев. А без уколов он не проживет и восьми недель.

— Но… но… — забормотал я, — доктор Делоренцо сказала, что у него впереди еще достаточный срок. А Марти Голдштейн сказал, что он здоров, если не считать рака. — Признаюсь, все это прозвучало довольно нелепо.

Онколог пожал плечами.

— Выбор за вами. Вы вольны поступать, как считаете нужным. — Он потерял ко мне интерес в ту же секунду, как только я намекнул, что советовался с другими о целесообразности химиотерапии. — Хочу сказать одно: если его не лечить, он очень скоро умрет.

На этом консультация завершилась. Если не считать замечания врача, что решение следовало принимать быстро. Любое промедление было губительно.

Выходя из кабинета ветеринара, я чувствовал себя оглушенным. И само собой, наше возвращение домой было не из веселых.

Переступив порог квартиры, я тут же бросился к телефону и набрал номер Марти. Он успокоил меня, прекратил мою истерику, сказал, чтобы я на следующее утро привез к нему Нортона. И прежде чем повесить трубку, добавил: — Если я говорю, что не надо волноваться, значит, не надо. Ваш кот еще поживет.

Хорошо ему советовать не волноваться.

Нет проблем, я спокоен. Хотя доктор Франкенштейн совсем недавно заявил, что моему самому любимому в мире существу осталось два месяца жизни. Как тут не волноваться? Ладно, проехали.

Само собой разумеется, весь остаток дня и всю ночь я только и делал, что волновался. На следующий день мы с Нортоном встали ни свет ни заря и сразу отправились в Саут-Сейлем.

Марти, как всегда, ласково пощупал и помял кота, задержался на результатах анализов, о которых я уже знал, посмотрел рентгеновские снимки, заключение по биопсии и подытожил:

— Все, как я говорил: у вашего маленького дружка рак, но в остальном он здоров.

— Но онколог… — промямлил я. — Он сказал…

И тогда Марти Голдштейн произнес золотые слова:

— Врачи не боги. Случается, мы ошибаемся.

Я не подозревал, что о врачах позволительно говорить нечто подобное. А когда до меня дошел смысл сказанного, Господи, как я обрадовался!

А Марти тем временем продолжал рассуждать. Сказал, что курс химиотерапии, безусловно, полезное дело. Он говорил очень убедительно — сказал, что химиотерапия может и должна помочь Нортону. Но в отличие от онколога заметил, что по крайней мере пятьдесят пять шансов из ста за то, что лечение вызовет ухудшение самочувствия кота. Не такое сильное, как у людей, но тем не менее ухудшение. Он заверил меня, что я не могу ошибиться: любое мое решение будет правильным. Я спросил, как бы он поступил на моем месте, и он ответил: если бы Нортон был моложе, лет пяти-шести, а не четырнадцати, он провел бы курс химиотерапии. Организм кота хорошо бы перенес лечение, и болезнь была бы побеждена или по крайней мере приостановлена. Но в возрасте Нортона вопрос стоит так: что предпочтительнее, качество или количество? Ветеринар сказал, что возможно поддерживать здоровье кота, не прибегая к отравлению организма, а именно такой эффект оказывает курс химиотерапии. Мой замечательный, безупречный кот не может жить вечно, это Марти ясно дал мне понять. Но повторил, что непосредственной опасности нет. Нортон проживет дольше двух месяцев, и, надо надеяться, даже названный онкологом девятимесячный срок не предел. Он снова подчеркнул, что мой дружок счастлив, чувствует себя хорошо и обладает поистине сильной волей к жизни. Марти так и выразился: «У этого кота сильная воля к жизни». Сначала я принял его слова за шутку. Но он не шутил. И в этом отношении оказался совершенно прав.