Со всеми прочими проблемами справиться оказалось легче. В заключении ей пришлось остричь волосы, отрастали они медленно, и Роза ловко создавала себе более приемлемую прическу с помощью вспомогательных прядей волос, искусно перемешивая их с настоящими, часто пользовалась креольскими тюрбанами. Ей как нельзя больше шла к лицу колониальная мода облачаться в прозрачные возбуждающие муслины, а также золотые браслеты, которые она носила как на запястьях рук, так и на щиколотках ног. Она безошибочно определяла влиятельных особ, единожды попав в круг которых, невозможно быть исключенной из него. К тому же Роза была несказанно обворожительна со своей томной походкой, влекущим взглядом, изящными жестами и тонким знанием мужской психики. Она полагала, что совместное употребление с мужчиной понюшки табака из изящных крошечных табакерок[37] очень быстро сближает даму с малознакомым кавалером и ускоряет его завоевание. По слухам, она для смягчения резкого запаха табака сообщала ему более приятный запах какой-то антильской отдушкой, которая возбуждала не только слизистую оболочку. Перед ней было невозможно устоять ни обломкам «старого режима», ни удачливым сынам нового времени, которых вынесли на поверхность мутные воды противоборствующих революционных течений. От ее сетей не ускользнул и первый распутник эпохи Директории Поль-Франсуа Баррас.

Как писал в своих мемуарах один из современников, где-то в мае или июне 1795 года мадам де Богарне «была принята в гарем Барраса». Он отметил: «тогда она все еще была красива, с ее гибкой и чувственной фигурой, обычной для креолок, в соединении с достоинством старого режима. Ее голос был так трогателен, выражение лица столь нежным!». Будучи человеком утонченных вкусов, Баррас терпел в своем окружении только женщин с безупречными манерами. Тем летом он занимал посты председателя Национального собрания, члена Комитета государственной безопасности и командующего внутренними войсками. Можно представить себе, какие возможности открывались перед одной из обитательниц «гарема» — не забудем, что там уже обосновалась как минимум Тереза Тальен, — но пронырливую вдову это ни капельки не смущало. Как любовница Барраса, дама могла теперь рассчитывать на неограниченный кредит у поставщиков, заводить знакомства с банкирами и спекулянтами, роившимися вокруг правительственных структур и всегда готовых помочь любовнице столь могущественной особы как дельным советом, так и небольшими процентами со сделки, которую она помогала провернуть. Роза получила доступ в качестве хозяйки как в официальную резиденцию Барраса — Дворец равенства, так и в его загородный дом в Шайо, неподалеку от особняка Терезы Тальен. Баррас оплачивал аренду дома в Круасси, куда приезжал примерно раз в неделю со своей многочисленной свитой. Соседом Розы по усадьбе был будущий канцлер Империи Паскье, который уехал туда из Парижа вместе с семьей, чтобы спастись от ужасной дороговизны и трудностей в добывании съестного. Он частично решил проблему тем, что занялся выращиванием овощей в огороде. В дни приезда гостей в дом мадам Богарне с утра завозили корзины с провизией, затем конная полиция начинала очищать дорогу до Круасси. «Дом мадам де Богарне, как у многих креолов, грешил известной показной роскошью. Некоторых вещей там было сверх меры, но недоставало самого необходимого. Птица, дичь и редкие фрукты были кучами навалены на кухне — сие пришлось на период наисильнейшего голода, — в то же время у нее недоставало кастрюль, бокалов и тарелок, которые она приходила позаимствовать из нашего скромного хозяйства».

Тем не менее, Роза, временно обеспечившая себе спокойствие и беззаботное существование, все-таки стремилась обрести прочную основу в жизни. Она все еще надеялась, что Гош разведется с женой и вступит в брак с ней. Когда Роза весной узнала, что жена Гоша беременна, она настолько вышла из себя, что потребовала от сына Евгения покинуть службу в качестве адъютанта генерала. Хотя ее переписка с Лазаром не прекратилась, вдова явно не принадлежала к числу тех женщин, которые способны долго любить на расстоянии: с глаз долой — и из сердца вон. Вскоре Гош начал жаловаться на отсутствие писем из Парижа и даже обвинял ее в интрижке с адъютантом, который доставлял его письма. До него быстро дошли слухи, что Роза стала одной из первых модниц, и он с горечью писал другу:

«Тщеславие заместило дружбу в ее сердце. Я в отчаянии, не получая ответа от женщины, которую люблю, от вдовы, чьего сына я привык считать своим собственным. Для меня нет более счастья на земле. Как тебе известно, я не в состоянии ехать в Париж, чтобы повидать женщину, каковая является причиной моего горя. Долг и война, которая вновь должна начаться здесь, удерживают меня на моем посту».

Роза знала, что Баррас часто меняет женщин, и опасалась быстро получить отставку. Она не ошибалась, ибо Баррасу не потребовалось много времени, чтобы раскусить ее, о чем и писал в своих мемуарах: «Мадам Тальен была тогда в полном расцвете ее красоты; мадам де Богарне начала увядать. Хотя романы мадам Тальен приносили ей истинное наслаждение по причине пылкости и страстности ее натуры, сердце мадам де Богарне никогда не принимало участия в ее любовных связях. Мужчины, обладавшие ею, могли льстить себя тем, что она явно безоглядно отдавалась страсти, но сия сластолюбивая креолка ни на мгновение не упускала из виду свои дела. Ее сердце не принимало участия в ее физическом наслаждении… Сие не было преувеличением, для тех, кто знавал ее тогда и ощущал, что в ней ничего не было естественного, но все зависело от искусства, столь же тонкого и филигранного, каковой использовался куртизанками Греции или Парижа при исполнении их ремесла».

В августе 1795 года Роза сняла в аренду у Жюли Карро, разведенной супруги знаменитого трагика Тальма[38], дом на улице Шантрен. Название этой улицы «Песнь лягушек» хранило все очарование немудреных средневековых наименований, ибо здесь когда-то располагались сады и огороды, снабжавшие фруктами и зеленью рынки Парижа. По вечерам воздух оглашался звонким кваканьем этих мелких юрких тварей. Когда в 1780-х годах были снесены крепостные стены, окружавшие столицу, мода на жизнь на природе по заветам Руссо была в самом разгаре, и появилось множество так называемых «фоли»[39], нередко построенных богатыми людьми для своих содержанок. Актриса заломила за аренду немыслимую сумму — четыре тысячи франков монетой (именно в этом году франк сменил ливр) или десять тысяч ассигнациями[40]. Ничего удивительного, ибо улица Шантрен располагалась в престижном квартале, поблизости от всего, что имело значение: Дворца равенства, Тюильри, Конвента и главных театров. Поскольку передвигаться по городу, не имея экипажа, было затруднительно, вся общественная жизнь сосредоточилась всего в нескольких районах, и дома на улице Шантрен котировались очень высоко.