– Вот черт! – Она села в кровати, поглаживая локоть. – И давно ты здесь? Ну не три же часа ты так стоишь?

Мэдди медленно открыла рот и начала хлюпать.

Майкл тоже проснулся и сразу же оживился. Оторвав голову от подушки, он заметил Мэдди:

– И кто там ждет Санта-Клауса?

– Она маленькая еще, не понимает, кто такой Санта-Клаус. Не забыл, что она его боится?

– Кстати, с Рождеством тебя.

– Я локтем ударилась.

– Ой…

Он откинул одеяло, обошел кровать и взял Мэдди на руки. Лин смотрела на него – высокого, худого, загорелого, в шортах с Микки-Маусом, которые Кара подарила ему на сорокалетний юбилей. Он постригся по-новому, и голова его казалась меньше, шишковатее и беззащитнее, как у школьника, которого задразнили в автобусе.

– Мамочка ударилась локтем, – сказал он Мэдди. – А ты тоже ударилась локтем?

Мэдди перестала плакать, трагически кивнула и показала пальцем на свой локоть.

Майкл пришел в восторг:

– Видела?

– Врушка она маленькая, – гордо сказала Лин.

Майкл снова лег в постель, не спуская Мэдди с рук, и положил ее между ними.

– Она теперь не заснет, – сказала Лин.

– Ну и пессимистка же у тебя мама!

Но совсем скоро все трое уже крепко спали: Лин с Майклом отодвинулись к краю кровати, лицом к Мэдди, а она улеглась на спину, раскинув ноги и продолжая сосать большой палец.

Казалось, что всего через несколько секунд их разбудили настойчивые трели телефона. Полусонная Лин взяла трубку.

– Надеюсь, не спишь? – с металлом в голосе осведомилась Максин. – Девять уже!

– Как девять? – откликнулась Лин, подозрительно подробно припоминая все, что ей сейчас приснилось. Она ела манго, лежа совершенно голой в ванне вместе с… Джоем.

Липкая… Сладкая… Скользкая… Его язык ласкает ее сосок…

Фу ты… В рождественское утро, когда она спала в одной постели с мужем и дочерью, ей вдруг в эротическом сне приснился бывший приятель. Она посмотрела на Майкла – тот уже проснулся и довольно почесывал живот. Его стриженые волосы смялись с одного бока.

– Так, Лин. Девять! – отчеканила Максин. – Все по плану? Индейку в духовку поставила?

Лин стало немного жаль, что эротический сон приснился ей как раз тогда, когда ее жизнь была так далека от эротики.

Да и что она хотела доказать, взяв на себя в этом году обязанность приготовить рождественский ужин – весь, от и до, даже эту несчастную индейку? Все равно ведь она не избавила мать от стресса. Скорее, наоборот: лишила контроля человека, на котором он просто помешан. Кэт всегда говорила: «Тебе же это нравится. Тебе всегда нравилось быть мученицей. Так вперед! Мы тебя не будем останавливать».

А могла бы все утро лежать в ванне и есть манго…

– Мы же семья, – ответила Лин матери. – Все свои. Никого не волнует, вовремя мы усядемся за стол или нет…

– Ты что, Лин, заболела? – все так же сухо спросила Максин. – Что за бред?

– Нет, мама, я здорова. Я только говорю, что нечего себя накручивать.

– Накручивать себя, как ты выразилась, очень даже нужно. Когда мы садимся поздно, все выпивают больше, чем нужно, вы с сестрами начинаете спорить, бабушка засыпает прямо за столом, отец несет чушь, а Мэдди перегуливает и объедается леденцами.

К сожалению, это было правдой.

– И потом, за обедом я хочу кое-что сказать тебе, – продолжала Максин. – Мне немного неловко…

– Неловко? Отчего? Что случилось?

«Мне немного неловко» – для матери это было очень откровенное признание. Может быть, она уже давно хочет о чем-то поговорить с ней, Лин? Наверняка о чем-то ужасном. Это очень по-маминому – за рождественским столом объявить о раке в последней стадии.

– Это хорошая новость, как мне кажется. По крайней мере, я счастлива.

Счастлива? Это настораживало. Лин прижала ко лбу два пальца. Она чувствовала, как на нее накатывает сильнейшая головная боль: вдалеке послышались глухие раскаты семейной тревоги.

Майкл сел в постели и захлопал руками, как курица крыльями, показывая, как квохчет Максин.

Лин кивнула.

– Говорить! – потребовала Мэдди и потянулась к трубке.

– С тобой Мэдди хочет поговорить. Увидимся за обедом, – сказала Лин. – И не смей приходить заранее! – Она передала трубку Мэдди и тут же взяла ее обратно. – С Рождеством, мама!

– Да, дорогая…

Внизу хлопнула дверь.

Майкл удивленно вскинул бровь:

– Что бы это значило?

Кара встречала Рождество у матери и должна была вернуться к обеду, не раньше.

Через минуту в приоткрытой двери показалась голова Кары.

– С Рождеством, дорогая! – сказал Майкл и, вскочив, раскрыл ей навстречу руки. – Рано ты!

Кара возмущенно посмотрела на него и ответила:

– Папа, ты же не одет! Я хотела сказать, что буду у себя в комнате. Есть не хочу. Говорить об этом тоже. Так что с расспросами не приставайте. Я не слишком о многом прошу?

Майкл засунул большие пальцы под резинку своих трусов, они выпятились на его впалом животе, и он выдохнул:

– Ах…

– Папа, что ты делаешь?!

– Не знаю, – жалко промямлил Майкл и уронил руки.

– Терпеть не могу Рождество! – рявкнула Кара, проходя через прихожую в свою комнату.

– И я тоже, – эхом откликнулась Лин.

Майкл удивленно посмотрел на нее.

– Ну, не то что… – уточнила она, отправляясь в ванную. – Просто я ему не верю.

В первое после развода родителей Рождество девочки Кеттл в первый раз почувствовали, как отдаляются друг от друга.

Началось все с брошюры – блестящей, соблазнительной брошюры.

– Как вам, девочки? – спросил Фрэнк.

Он выложил брошюру на красный ламинированный столик в «Макдоналдсе» и двигал руками туда-сюда, точно девушки на шоу «Распродажа века».

Да, папа у них был весельчак, это точно.

Им тогда было по шесть лет, и они верили, что были королевами своего детского сада. В школе Святой Маргариты они были настоящими звездами только потому, что родились тройняшками. В большой и маленький перерыв на длинной деревянной скамье по-матерински рассаживались шестиклассницы и смотрели, как играют втроем сестры Кеттл. То и дело слышалось: «Ну какие же они хорошенькие!», «Это кто – Кэт или Лин?», «Лин!», «Да не же, Кэт!», «Ты кто, сладенькая?». Кэт бессовестно пользовалась своей славой и плакалась доверчивым старшим девочкам, какая бедная у них семья – в обед, мол, один кусочек баранины делят на троих. Каждый день ей за это перепадало центов по пятьдесят.