Но Рукосуев всё также смотрел завороженно. Поднявшись на цыпочки, он аккуратно снял картину и уже смотрел на неё, держа на вытянутых руках.

Дрожание проснувшейся земли перешло в мерный, неумолкающий гул, послышались странные звуки, напоминающие глухой писк и царапание множества когтей. Как будто тысячи грызунов нахлынули из-под земли, неслись по подземному тоннелю и теперь лезли, наполняя множеством серых тушек подвал особняка, и поднимались, наседая, в тесноте всё выше и выше.

Унтер-офицер выхватил шашку и не успел выглянуть из дверей библиотеки, как десятки крупных, похожих на крыс тварей окружили его, кусали за сапоги, висли и раскачивались, вцепившись зубами за полы шинели. Он закричал и, размахивая шашкой, с чавканьем разрезал попадавшиеся под взмах длинной «селёдки» лезвие серые тушки. Но это не помогало — крысоподобных становилось всё больше и больше. Казалось, что они уже полностью наполнили собой весь первый и этаж, и стремились наверх по головам друг друга.

— Да что же это! Мать честная! Да помоги же, Егор Иванович! Что стоишь? — унтер-офицер бился в одиночку. Твари, наседая всё сильнее, быстро окружили его, словно густой пчелиный рой, и уже запрыгивали на плечи. Когда острые зубки вонзились в шею, и за ворот брызнули потоки крови, Сорока от нестерпимой боли выронил шашку, она звякнула о пол и блеснула в свете луны. Скоро её скрыла серая мельтешащая гуща. Попытавшись сбросить с себя грызунов, унтер-офицер, не в силах устоять, в помутнении упал на колени, и уже через миг утонул, истошно крича, в облепившей его массе.

Рукосуев наблюдал это со странным чувством восторга. Он почему-то был уверен, что эти зверьки не тронут его, но когда, растерзав унтер-офицера, они стали с писком подбираться к нему, подниматься на задних лапках и принюхиваться, обнажая кровавые пасти, помощник исправника, на миг отложив картину, стал судорожно искать, как выставить двойные рамы. Оглядываясь, он понял, что времени нет, и серые тушки, оставив бьющееся в конвульсиях тело Сороки, устремились на него.

В окне горел похожий на огромный сыр круг луны. Рукосуев, сделав шаг назад, ударил точно по этому кругу, стекло разлетелось со звоном, и осколки разрезали ему губу, нос, располосовали бровь, так что кровь струйкой полилась и залепила левый глаз.

Вновь схватив и прижав к груди картину, Рукосуев, уже не оглядываясь, спрыгнул и полетел, чувствуя, как потоки холодного воздуха обдувают лицо. Миг, и сапоги приземлились в сугроб. Скинув с себя уцепившихся зубками за рукава, словно злые собачонки, тварей, с трудом вылез и побежал к выходу. Обернувшись у ворот и взглянув лишь на миг, он ожидал увидеть поток серых тел, льющийся из разбитого окна вниз. Но увидел лишь отдалённо похожий на огромного кота вытянутый тусклый силуэт.

Тишина до боли пугала. Положив аккуратно в сани картину и прикрыв её попоной, помощник исправника зачерпнул охапку снега и поднёс к лицу. Сильно обожгло, но свежо, приятно, и он с безумным восхищением посмотрел, как примялся в ладонях снег, запечатлев контуры его лица, словно посмертная маска. И она была вся в красных пятнах.

Уже через миг сани мчались по селу, а из окон замершего среди косматых неухоженных лип старинного особняка кто-то провожал его холодным и пустым взглядом.

Глава 12

Мой Мефистофель

Купец Авиналий Нилович Дубровин имел происхождение из рода староверов, относящихся к беспоповскому согласию. Со времён церковного раскола его предки не приняли богопротивных реформ патриарха Никона и полагали, что благодать из-за попрания древних отеческих канонов покинула православную церковь. Они считали, что больше нет, и никогда не будет священников, которым можно было бы доверять на пути к спасению, и все службы, требы и таинства совершали только внутри семьи. Дубровин как глава рода выступал духовным отцом для всех домочадцев, а также многочисленных слуг, которые по строгому отбору поступали к нему на службу только из старообрядческой среды.

Каждый вечер семья и прислуга собирались в домовой церкви, для которой выделили самую большую, светлую и щедро уставленную иконами и прочей богослужебной утварью комнату. Строгое правило никто не мог нарушить, при этом все торжественно облачались в особенную, служащую только для таких молитвенных часов одежду. Вот и теперь в домовой церкви горели свечи, на почерневших от времени ликах икон старинного письма поблескивали огоньки лампад, создавая строгий молитвенный уют. Авиналий Нилович, степенно обходя по кругу, чадил кадильницей в виде золотого купола-луковицы и тянул молитву. Её звуки плавно отражались от стен просторного помещения, возвращались эхом и создавали ощущение, будто голос главы семьи в унисон подхватывают невидимые певчие.

При всей строгости отношения к вере мысли Дубровина блуждали далеко от тем высоких, и думал купец, как отправится он в дом к Еремею Силуановичу. В этом было, конечно, нарушение дедовских канонов — не только в том, чтобы после очищающей душу молитвы ехать куда-то, но и вообще посещать собрание богоотступников. Но грех вполне простительный, ведь речь шла о торговых делах. Глава предприятия «Дубровин и наследники» был накрепко завязан по многим направлениям с Солнцевым-Засекиным, истинным хозяином этих мест, и потому обидеть, отказаться от приглашения в гости не мог.

Приглашение это доставили в красивый двухэтажный каменный особняк Дубровина после полудня; перед этим у Авиналия Ниловича произошла странная встреча на улице. Сейчас, чуть помахивая кадилом и заунывно протягивая псалмопение, он вновь вспоминал слова толстого, неуклюжего, похожего на чёрную птицу иногороднего господина:

— Ваше стремление к чистоте, старому благочестию, а главное — к тверёзости ума и сердца достойны всяческой похвалы! — лепетал этот тип, потирая пухлые ручонки. — Но вот господина Каргапольского, как видится мне, вы уже порядком довели до белого каления своей проповедью! Ей-ей, ну нельзя же в наше время так бескомпромиссно и грубо обижать столь славного винозаводчика! Надо бы помягче всё ж…

— Он никакой не винозаводчик, а самый истинный палач! — повторил тогда Дубровин свою излюбленную фразу. — Вы вот поезжайте в любую, самую ближайшую деревню, а лучше посетите их окрест с десяток-другой! Хорошо, если хоть в одной из оных вы встретите калеченного войной с турками, или услышите про убиенного на ней. А выбитых из колеи, раздавленных или вовсе погибших от пьянства отыщите с лихвой в каждой!

— Всё верно! — ответил тогда этот горбатый. — И сравнение Лавра Семёновича с палачом, вернее всего, подходит как нельзя кстати! Но всё дело в том, что сегодня вечером