– Нет, – ответил парень, изумленный нашим поведением. – Это зеркало. В нем отражается все, что находится перед ним.

– Ты хочешь сказать, что оно всегда говорит правду? – подозрительно спросил Уильям.

– Да, только наоборот. Если ты закроешь левый глаз, то в отражении закрытым будет правый.

Уильям тут же это проверил. И уставился на себя.

– Значит, вот что видят другие, когда смотрят на меня…

Я отобрал у него зеркало и повернул его так, чтобы видеть лицо Уильяма.

Уильям указал на зеркало, а мне показалось, что он указывает на меня.

– Только подумай, – сказал он, – сколько людей жило, не подозревая, какими их видит мир. Даже Иисус не знал, как он выглядит на самом деле.

Карнсли поднял один сундук и поставил его на другой.

– Мистрис велела показать вам это.

Он открыл крышку. Внутри лежала одежда – кипы одежды!

Я неверяще смотрел на эту одежду – Господь внял моим молитвам!

– Нам нужно сначала помыться, прежде чем надеть такую красивую одежду.

– Это старье, – пренебрежительно ответил Карнсли. – Мистеру Парлебону это больше не нужно. Не думаю, что он захочет, чтобы вы это вернули.

– Но мне хотелось бы помыться…

Уильям кивнул.

– Если уж мы собираемся в рай, то нельзя тащить туда свою грязь.

Карнсли кивнул.

– Я принесу вам воды.

Я начал рассматривать одежду из сундука. Памятуя картину из холла, я выбрал пару красновато-коричневых штанов и белые чулки, а также плотно облегающую тунику того же красновато-коричневого оттенка. Мне впервые довелось надевать одежду с застежками впереди. Я порылся в суме, нашел наименее грязную рубашку и, хотя она была влажной, решил, что она подойдет, а высохнет прямо на мне. Обувь моя не подходила к новому костюму, и я принялся искать что-то другое. Нашел я пару черных ботинок, но под пяткой у них были большие клинья, и я почти не мог в них ходить – а уж убежать точно не получилось бы, поэтому я предпочел остаться в старой обуви на плоской подошве.

Уильям все еще рассматривал себя в зеркале.

– Как ты думаешь, почему мистрис Парлебон была так добра к нам?

– Может быть, она питает слабость к бородатым мужчинам?

– Ну честно, Джон…

– Может быть, таким богатым людям просто не на что тратить деньги – только на добрые дела?

– Ты сам-то в это веришь?

Я пожал плечами.

– Мы уже третий день проводим в другом времени – и сегодня самый странный день. Если бы я спросил тебя: «Ты за короля?», ты ответил бы: «Разумеется». А если бы ты спросил меня, подчиняюсь ли я законам, принятым парламентом, я ответил бы то же самое, ибо парламент управляет от имени короля. Но теперь законодатели и король дерутся друг с другом. Я не знаю, что из этого выйдет.

Карнсли принес нам медный таз с водой. За ним шел второй слуга с тазом, над которым поднимался пар. На руке он нес несколько белых льняных полотенец. Слуга поклонился, приветствуя нас. Оба таза поставили на стол, где прежде стояло зеркало.

– Холодная вода для мытья, – пояснил Карнсли, – а горячая для головы. – Рядом с тазами он поставил глиняный кувшин и два гребня из слоновой кости. – Вот щелок, гребни и полотенца. Обед подадут через полчаса.

Когда слуги ушли, Уильям отставил зеркало. Он выбрал ярко-красную тунику, приложил ее к груди и снова взял зеркало.

– Этот цвет мне идет?

– С каких пор это тебя волнует?

– Бьюсь об заклад, на том, кто носил это последним, не было ни одной вши.

– У всех есть вши. Так всегда было и всегда будет. Людям всегда нужна одежда и обувь, сон, вода и еда. А вшам всегда нужны люди.

Я разделся, помылся и прополоскал волосы в горячей воде.

– Возьми щелок, – посоветовал Уильям.

– И что с ним делать?

– Втирай в кожу на голове. Щелок убьет блох и вшей и смоет грязь. А потом ты сможешь все вычесать.

– Откуда ты это знаешь?

– В наше время я знавал женщин, которые очень заботились о свои волосах.

От щелока кожу защипало. Я наклонился над тазом, но вода потекла по шее. Да уж, мыть голову нелегко. Но еще хуже стало, когда я поднял голову: вода попала мне в глаза, вызвав страшную боль. Я принялся тереть их руками.

Уильям расчесывал волосы перед зеркалом, распутывая колтуны.

– Как думаешь, мистрис Парлебон это понравится?

– О чем ты говоришь?

– Ну, поцелует она меня или нет?

– Она – замужняя женщина!

– Но она же женщина! Если бы ты отвлек ее мужа, я смог бы за ней поухаживать. Ты же не откажешь человеку в последней просьбе? Твоему брату, между прочим, который тебе все прощал.

– Уильям, ты, конечно, мой брат, но иногда ты – сам дьявол. Ну почему ты не можешь оставить женщин в покое? Особенно замужних – и особенно хозяйку этого дома. Не забывай, ты же вот-вот встретишься со своим Создателем!

– Жестоко с твоей стороны, Джон. Ты – человек праведный и честный. Я это знаю. Но ты должен пожалеть меня. В твоей жизни столько радостей, мне же приходится довольствоваться малым. Моя жизнь – стремительная река одиночества. Женщины – это камни, по которым я перехожу эту реку.

– Так они нужны тебе для этого? Чтобы не чувствовать себя одиноким? А ты не можешь обойтись… ну, хотя бы разговором с ними?

– Это все равно что обойтись тестом, не попробовав начинки. Такому, как я, нужно чувствовать. Чувство – вот истинный смысл жизни! Мы доверяем глазам и ушам, но когда хотим постичь что-то в полной мере, мы протягиваем руку, чтобы потрогать.

– Она замужем, и этим все сказано. Ты ей не нужен.

– Никогда еще не встречал женщины, которая говорила бы только «нет».

– Врешь!

– Нет, это правда. Я хочу любить всех женщин, и многие женщины хотят быть любимыми.

Я закончил одеваться и посмотрел на себя в зеркало. Впервые увидеть себя было странно, а в новой одежде я показался себе совершенно чужим человеком. Уильям же прекрасно чувствовал себя в этом красном наряде. Кольцо он повесил себе на шею – гранат, оправленный в золото, прекрасно подходил к его новому костюму.

Вернулся Карнсли. Не сказав ни слова, он сделал знак следовать за ним. Спускаясь по лестнице, я услышал звуки музыки и почувствовал запах еды. В зале я увидел, что все собрались у огня: мистрис Парлебон, трое мужчин и мальчик лет шести. Из расписного стола, который показался мне похожим на гроб на ножках, достали всю бело-голубую посуду, а крышку подняли и установили под углом. Девочка лет тринадцати сидела у этого стола и нажимала на клавиши из слоновой кости, извлекая приятные звуки. Она играла веселую мелодию – причем одновременно исполняла разные партии с изумительным мастерством. Стол теперь был накрыт на восьмерых.