Элизабет Лакерстин, двадцатилетней племянницы главного пьяницы клуба Кьяуктада, но Флори оказывается отброшен во тьму из-за ее явного предпочтения чванливому, холодноглазому и аристократически опустившемуся лейтенанту Верраллу. Тем временем другая сила тихо работает над судьбой Кьяуктады. Это беспринципный туземный магнат У По Кин, который, после того как Флори расправился с Верраллом и завоевал всеобщее признание героическим выступлением во время неудавшегося восстания, подкупает Ма Хла Май, чтобы та публично осудила его в местной церкви. Брошенный Элизабет, его жизнь рушится, Флори преуспевает там, где потерпел неудачу капитан Робинсон, и вышибает себе мозги.

Мысль о том, что "Бирманские дни" могут оказаться просто романом-а-клеф, настолько встревожила издателя Виктора Голландца, что первоначально он был склонен отказаться от этой книги: среди нескольких юридических предписаний автору было приказано просмотреть справочники Бирмы, чтобы убедиться, что имена главных европейских персонажей - Макгрегора, Лакерстина, Эллиса, Вестфилда и Максвелла - не принадлежат действующим чиновникам. Оруэлл так и сделал, хотя мог бы сэкономить время, признав, что некоторые из них были просто вырезаны из старинных экземпляров "Рангунской газеты". Сообщается, что мистер Дж. К. Г. Макгрегор вернулся в Ливерпуль из Рангуна 14 сентября 1923 года; Б. Дж. Эллис покинул Ливерпуль в тот же день. Существовал добросовестный У По Кин, коренной бирманский житель, который изображен вместе с Оруэллом на фотографии Мандалайской учебной школы, и индийский врач в Катхе, чье имя имело тот же суффикс, что и имя доктора Верасвами. Более того, описание оруэлловского мистера Макгрегора ("крупный, грузный мужчина, скорее за сорок, с добродушным, грубоватым лицом") не похоже на сохранившиеся фотографии полковника Ф. Х. Макгрегора, известного торговца морскими товарами, который дважды был командиром третьей Рангунской полевой бригады. Но, как и многое в книге, Элизабет кажется плодом воображения Оруэлла, или, скорее, проекцией некоторых обид, которые он привез с Востока. Знаменательно, что оживленные разговоры о книгах и искусстве, которые так впечатлили Флори, оказываются фальшивыми, и Оруэлл заботливо выдает ее замуж за напыщенного мистера Макгрегора средних лет - весьма подходящая судьба, как мы предполагаем, которая позволит ей выполнить роль, предназначенную ей природой с самого начала, - роль слуги, подчиняющегося протоколу "бурра мемсахиб".

Как бы он ни был рад уехать оттуда (Флори отчаянно пытается забыть "ужасную страну, которая почти уничтожила его"), Бирма осталась в воображении Оруэлла, ее запахи и пейзажи регулярно всплывают, напоминая ему о жизни, которую он там вел. Дороти в "Дочери священнослужителя", стоя на коленях на обочине дороги среди суффолкского фенхеля, думает об "островах в теплой пене индийских морей". Один из друзей вспоминал, как он наклонился над парапетом набережной Челси, чтобы заметить, что деревья на стороне Бэттерси напомнили ему бирманские джунгли. Странный мальчик, встреченный в Рангуне , который на вопрос о своем происхождении ответил, что он - Джу; воспоминания о бирманских рикшах, "бегущих между стволами, как лошади", о "грязных конурах" бирманских "кули": все это продолжало преследовать его. И все же Бирма, как ни странно, всегда служила тормозом для идеализма Оруэлла. Как человек, имевший практический опыт жизни в британской колонии, он сохранял здоровый скептицизм в отношении антиимперских полемистов и их незнания некоторых реалий жизни эмигрантов. Меня это всегда поражало, когда я был в Бирме и читал антиимпериалистическую литературу, - рассказывал он своему другу Джеку Коммону. А теперь он возвращался домой. Если большая часть времени, проведенного Оруэллом на Востоке, окутана тайной, то, что любопытно, мы знаем довольно много о материальных вещах, которые он привез с собой. Среди сувениров в багажниках парохода, сложенных в его каюте, были разноцветные широкополые шляпы и бирманский меч, который он доставал из ножен на знаменитой фотографии Вернона Ричардса 1946 года. Но были еще два предмета, от которых в гораздо большей степени, чем от памятных вещей прошедшего полувека, зависела его дальнейшая жизнь. Один из них - пачка правительственной бумаги, на которой, как мы можем предположить, он уже начал писать свои самые первые литературные произведения. Другим было обручальное кольцо.

Голос Оруэлла

Несмотря на тридцать месяцев работы на BBC, несмотря на бесчисленные радиопередачи и дискуссии, ни одна запись голоса Оруэлла так и не была найдена. И это не потому, что никто не пытался. Сохранилась легенда о том, что один из исследователей Би-би-си однажды вытащил из хранилища ацетат, на котором, как предполагалось, он появился, но потерял его из виду в бесследных архивах корпорации. В ее отсутствие мы можем получить представление о том, как он звучал и какие слова использовал - дикция, подача, фразировка, тембр - только из свидетельств его друзей.

Испанский хирург, лечивший пулевое ранение в его горле в 1937 году, предупредил его, что сила речи никогда не вернется. Это оказалось неоправданным пессимизмом. Голос вернулся, но утратил свою силу. В переполненной комнате или на фоне шума Оруэллу было трудно заставить себя услышать; его попытки заговорить терялись в общем тумане. Один из друзей 1940-х годов вспоминал, как он за набитым до отказа обеденным столом пытался раз или два поднять необходимые децибелы, а затем бросал эту попытку, чтобы провести остаток трапезы в тишине.

Все друзья Оруэлла сходились в одном: его акцент был высшего класса. В эпоху, когда речь была не менее важна, чем одежда, вокальный регистр Оруэлла сразу же обволакивал своего владельца парой духовных плюс-четверок. "Явно староэтонский", - думал его молодой друг Майкл Мейер, подразумевая под этим одновременно высокий тембр и тягучесть. Несомненно, Оруэлл знал о его повышенном тоне". В романе "Поднимаясь на воздух" Джордж Боулинг, вступив в теннисный клуб в западном Лондоне, слушает, как члены среднего класса из пригорода называют счет голосами, которые являются "достойной имитацией высших слоев общества". У Оруэлла все было по-настоящему, хотя иногда и подвергалось изменениям, когда того требовали обстоятельства. Время от времени он переходил на стиль, известный как "кокни герцога Виндзорского", а однажды коллега с Би-би-си услышал, как он уверял азиатского корреспондента, что цвет кожи не играет никакой роли в их отношениях: "То, что вы черный, а я белый, не имеет к этому никакого отношения".

Насколько это было сделано для эффекта? Во время бродячих поездок он пытался пародировать кокни, но дауны и кентские сборщики хмеля замечали только то, что он говорил "по-другому". Среди вавилонской башни современных региональных акцентов не все находили его вокальные отличия в классе. И все же, каким бы тягучим или вялым ни был голос Оруэлла, в нем было что-то особенное, и эта особенность, похоже, предшествовала пуле снайпера. Девочка-подросток, встреченная в Саффолке за несколько лет до