Похоже, это баня. На стене, выложенной плиткой, он видит рекламу банного средства. Улыбавшаяся ему с плаката красавица с раскосыми глазами – должно быть, киноактриса – превращается в Паприку. «Эй, ты что здесь делаешь? Я знал, что ты появишься в моем сне, но не рассчитывал, что в таком месте!»

– Пойми одно.- Паприка с постера, будто внимая ропоту его души, мило подмигивает, воздев палец.- Сны не всегда будут такими приятными. Тебе ведь это должно быть знакомо?

– Да. Дурные сны. Вот что, оказывается, важно,- немного огорчившись, говорит Конакава.- Но ничего, ты ведь со мной!

Конакава вспоминает, как, дожидаясь второго приема, он только и думал о Паприке. Его посещали разные мысли: «Ничего, если все помыслы пациента занимает только психотерапевт? Похоже, настолько сильно я втюрился в Паприку. И что бывает, когда пациенты вот так влюбляются в психотерапевтов? Но главный вопрос вот в чем: это нормально, если психотерапевт – настолько привлекательная женщина, что пациенты от нее без ума? И будет ли толк от лечения?»

– А может, и наоборот,- раздается голос Паприки. Конакава переносится в комнату. Обстановка – как в гостинице. Паприки нет. Где же она?

– На самом деле я не настолько выдающийся психотерапевт. Просто пускаю в ход свое обаяние. Может, поэтому и добиваюсь результатов. Не по правилам, да? – Голос Паприки слышится на фоне эстрадной мелодии.

– Ты даже читаешь мои мысли?

«Ну ладно, читает, и что с того? Это ж во сне!»

Конакава не знает, что за женщина лежит с ним в постели. Явно не Паприка. Но и не жена.

Он трясет ее за плечо. Женщина переворачивается. Конакава видит лицо. Это Сэйдзиро Инуи, которого он видел во сне и раньше.

– Почему он здесь? – рассерженно спрашивает Паприка.

Видно, что Сэйдзиро Инуи удивлен ее голосу и исчезает. Конакава в шоке, однако в появлении Инуи, похоже, нет ничего существенного. По крайней мере, эта случайность его не разбудила.

Но навеяла воспоминания об отце. Только отец не появился, вместо него выходит тесть. В каком-то крупном буддистском храме слышится глупый смех. Эхом он отдается под сводом храма. Тесть сидит на стуле в самом центре, и подходящие один за другим туристы дают ему деньги. Гора денег перед ним продолжает расти. Взглянув на Конакаву, тесть бахвалится:

– Мое воспитание. Мое воспитание.

Похоже, это он о дочери. При чем тут «мое воспитание»? Конакава сердится.

Буддистский храм сменяет биржа ценных бумаг. Раздается хор пустых голосов. Конакава видит все руководство компании по торговле ценными бумагами. Жена Конакавы покупает акции. Вот как? Вкладывает в дело полученные от туристов деньги. Помилуйте, она же скупает заведомо проигрышные акции. Это разорение! О чем она думает?

– Постой! Это мои деньги.

Во сне Конакава то и дело на кого-нибудь злится. Причем это, как правило, люди, на которых в реальности злиться не за что. Однако сейчас он по-настоящему зол на жену. Жаль, что злиться он может лишь во сне. Теперь он на лугу. Трава вокруг пожухла. Лежит, раскинувшись во сне, огромная собака.

– Супруга и вправду вкладывает деньги в акции? – интересуется собака голосом Паприки.

– Да, только ты, пожалуйста, не принимай облик всяких животных…- жалобно просит Конакава.- Так и заикой недолго стать.

От Паприки в собаке – одно лицо, что еще неприятнее.

– Эту собаку вызвал ты сам.

– Не знаю я таких огромных собак,- говорит Конакава, а самому стыдно.

– …Или я тебе не говорил, чтоб это было в последний раз? – отчитывают Конакаву. Кабинет Полицейского управления метрополии, за столом сидит его подчиненный – старший суперинтендант Кику мура.- Достаточно один раз v?§?¶?* в кладовке.

– Это что он себе позволяет? – прикрикивает на Конакаву Паприка.- Ну-ка, разберись со своим подчиненным.

Но Конакава не может шевельнуться. Тогда Паприка замахивается раскладным стулом – она готова обрушить его на голову старшего суперинтенданта Кикумуры.

– Эй! Прекрати.- Конакава хоть и понимает, что это сон, но робко пытается удержать Паприку. Однако в следующий миг они уже вместе колотят бедного Кикумуру.

– ?¶?*§v? – испуганно кричит старший суперинтендант – он даже представить себе не мог, что получит отпор.

Конакава словно воспрянул духом. Но вместе с тем ему неловко перед Кикумурой. «Зачем ударил? Он же неплохой парень».

– Но младше по званию.

В тот вечер Тосими Конакава уснул на редкость рано – около двух. Паприка неотрывно следила за его снами и под утро, когда поняла скрытый смысл одного повторяющегося эпизода, подключилась к сну Конакавы в облике девушки с плаката. Одно плохо: она не могла поведать Конакаве, страдавшему неврозом страха, о тайном смысле его сна и вместе изучить причину, как это было с Тацуо Носэ. Попытка установить причину простым психоанализом – не лечение, необходимы познания в феноменологической антропологии. Но даже если бы она отыскала абстрактную структуру, основанную на эмпирическом познании, это вряд ли пригодилось бы для лечения.

Тосими Конакава стоит на кладбище и смотрит, как горят могилы. Ему вряд ли справиться с огнем.

– Опять пожар,- намекает Паприка. Пожар – частая сцена в сновидениях Конакавы, и раньше, и сегодня.

– А-а, это пожар – v?:;«¶?%$?*.

Паприка подумала: не может быть, что пожар относится только к расследованию, которое он вел. Видимо, в далеком детстве он устроил поджог, и это случилось в кладовке. Отец его сильно отругал, как и в тот раз, когда * по его вине погибла собака. Но уточнить это у самого Конакавы Паприка не может. А надеяться, что помогла ему осознать, не годится. Поэтому остается лишь и дальше говорить намеками.

Однако Паприка знала: Конакава постепенно открывает для себя смысл «отвергнутого опыта». В тот миг, когда они с Паприкой надавали по морде старшему интенданту Кикумуре, по-отцовски ругавшему его, одновременно с муками совести он, несомненно, также почувствовал прилив сил.

Медленно, но верно лечение продвигается, считала Паприка.

В отделе женского белья универмага что-то привело Конакаву в ярость. Разбуянившись, он рвет в клочья причудливое белье. А Паприка только стоит перед ним и пытается успокоить:

– Не сердись, не сердись, носить это буду я.

Паприка в полудреме, но уверена, что поступила правильно: во сне Конакавы она обнажилась. Однако в восприятии полицейского линии ее стройного тела наслоились на обнаженную фигуру жены.

– У меня кожа не такая дряблая! – возмущается Парика – она же видит свою наготу в зеркале каждый день. Сама же тем временем надевает самое эротичное белье – розовое. И не просто розовое, а «шокирующе розового» цвета. Сама она такого не носит, но догадывается, что предпочитает жена Конакавы из соображений «стратегии соблазна».