Ответственный. А вот Робин совсем безответственный, как выяснилось. Эйлин часто так о нем говорила. Робин… теперь он казался ей далеким-далеким прошлым. Теперь даже мысль о нем не причиняла больше мучений.

Но куда же подевался Саймон? Часы пробили полночь… час ночи… Мэнди уже потеряла счет времени, сидя у окна, свет просачивался только из освещенной прихожей. Время от времени она слышала шум машины с основной дороги, в полумиле от дома. И каждый раз задерживала дыхание, прислушиваясь к звуку мотора, который приближался к их переулку. И с каждым разочарованием тревога ее все усиливалась, пока наконец все ее тело не заныло от напряжения и утомления.

Наверное, она ненадолго уснула, положив голову на спинку кресла. Внезапно очнувшись, Мэнди открыла глаза, и наконец-то сквозь кусты блеснул долгожданный свет фар. Из темноты вынырнул черный силуэт машины Саймона. Мотор еще немного потарахтел и замолк у парадного крыльца.

Мэнди бросилась через гостиную и в мгновение ока оказалась в коридоре. Саймон в это время вошел в дверь — лицо усталое, через щеку тянулась грязная полоса.

— Мэнди… Боже мой, ты что, так до сих пор здесь и сидишь, в такое время?

Она постаралась отвечать твердым голосом, мигая заспанными глазами при свете яркой лампы:

— Я… ждала. А миссис Доббин слегла. У нее люмбаго, поэтому я решила не возвращаться в деревню, а остаться здесь на ночь, в свободной комнате, чтобы завтра с утра пораньше встать и приготовить завтрак. Я приготовила ужин… а потом, наверное, заснула.

Если она и покривила слегка душой, пересказывая события вечера, то Саймон был не в том состоянии, чтобы обращать на это внимание. Он медленно пошел в гостиную и упал в кресло, прикрыв глаза руками. Мэнди пошла вслед за ним, хотела спросить, что случилось, не ранен ли он, но догадывалась, что сейчас не надо его трогать.

И вдруг, глядя на него, она почувствовала, что ее так и тянет коснуться его склоненной головы, чтобы успокоить и утешить, как она часто утешала Пипа. Господи боже, ужаснулась Мэнди про себя, что бы он мне сказал, если бы я так сделала? Смешок, больше похожий на всхлип, застрял у нее в горле.

Он поднял на нее глаза:

— Мэнди, ты бледная как привидение. Иди спать. Марш! Я сам о себе позабочусь.

Она не двинулась с места:

— У тебя на лице… ты, случайно, не ранен, не ушибся?

Саймон коснулся щеки:

— А… я что, грязный? Я попал в аварию с мотоциклом. Парень лежал посреди дороги, просто чудо, что я успел его объехать. Он слишком разогнался на повороте и врезался в телеграфный столб. Юнец какой-то. Пришлось вызвать «скорую»… потом давать показания полиции. Потом я остался в больнице ждать, чтобы узнать, как он. Врачи говорят — будет жить. Так что понимаешь, почему я так поздно.

Он посмотрел на нее неожиданно пристально и сказал:

— А что, Мэнди, ты, случаем, не беспокоилась за меня, а?

— Ну конечно беспокоилась. Я уже воображала себе всякие ужасы, не знала, что случилось. Знаешь, какое у женщин бывает воображение в таких случаях. Но теперь все в порядке, раз ты жив и здоров. По крайней мере, давай я накрою ужин, пока не легла спать.

Они вышли в темную столовую, и Саймон съел все, что Мэнди ему принесла, а она тем временем рассказывала о событиях, случившихся за день:

— А еще я закрыла окна и протерла оранжерею. Правильно? Больше ничего не могла придумать.

Саймон откинулся на спинку стула и улыбнулся ей:

— Мэнди, Мэнди, что бы я без тебя делал? Я только сегодня говорил Николе, что ты стала для меня просто незаменима.

Мэнди помолчала, прежде чем спросить:

— А мисс Марсден… то есть Никола, она была с тобой во время аварии?

— Нет, к счастью, не была. Она осталась в городе на несколько дней. Ей надо сделать кое-какие важные покупки, — добавил Саймон с улыбкой.

Важные покупки! Он так это сказал, что это могло значить только одно… она покупает себе приданое. Значит, они скоро объявят о помолвке. А может быть, в один прекрасный день он просто возьмет и скажет ей: «Мы с Николой решили пожениться». И все.

Он сложил салфетку и поднялся из-за стола:

— Ужин был прекрасный. А экспромтом всегда лучше. А теперь, малышка, давай-ка, беги спать, уже поздно. Надеюсь, ты себе приготовила постель.

На минуту его рука задержалась у Мэнди на плече. Пальцы его были легкими и твердыми.

— Ступай, ступай, — настойчиво повторил Саймон. — Не годится моей секретарше так изматывать себя на работе.

— Ничего, я выдержу, — улыбнулась она. — Спокойной ночи, Саймон.

— Спокойной ночи, — ответил он, — и спасибо, что беспокоилась обо мне.

Она не посмела посмотреть ему в лицо, боясь увидеть обычную насмешку. Медленно поднимаясь по лестнице, она знала, что Саймон стоит внизу и смотрит на нее, но прошла прямо к себе в комнату, не оглядываясь.

Наступил июль. Мэнди стояла на коленях в траве перед кустами роз в саду, помогая Саймону обирать завядшие бутоны — это была ежедневная процедура.

В то утро ему сообщили, что его роза получила в Испытательном комитете сертификат первой степени.

— И это моя первая попытка, — с удовлетворением рассуждал Саймон, толкая тачку вдоль ряда. — А так редко бывает, чтобы первая роза — и сразу удачная. Повезло, конечно, ничего не скажешь, все равно что выиграть заезд на бегах. Теперь я могу продолжать это дело и послать свои экземпляры на осеннюю выставку… В начале сентября, например, будет выставка в Лимингфилде. А потом, если моя роза получит там какой-нибудь приз, я могу в следующем сезоне попробовать поучаствовать в Общенациональной выставке.

Мэнди оторвала засохший бутон и осторожно положила его в мелкую корзинку, стоявшую перед ней. Хотя листья уже безвольно свисали со стебля, они были все еще влажными и бархатистыми. Ей на ум пришло коротенькое французское стихотворение, которое она выучила в последнем классе школы, — грустная история о двух возлюбленных, которые как-то вечером пошли посмотреть на розу, расцветшую только утром, и увидели, что на земле уже валяются опавшие лепестки. «О да, Природа так жестока, — горевал юноша, — коль до заката лишь цветок живет!»

Мэнди подавила вздох и бодро спросила:

— А ты уже решил, как назовешь свой новый сорт?

Саймон улыбнулся. В последние дни он часто улыбался — странной, загадочной улыбкой. И вообще он очень изменился — стал как будто моложе, счастливее.

— Да, я уже решил. Есть только одно имя на свете, которое я могу дать моей новой розе.

— Правда? — с притворным изумлением протянула она. И вдруг, поняв значение его слов, залилась краской и пробормотала: — А… ну да, понятно.

Конечно, он назовет свою розу «никола». «Никола марсден». А может быть, к сентябрю это будет уже «никола деррингтон»?