в контрнаступление, но оно захлебнулось, напоровшись на свежие силы неприятеля. И несдобровать бы русским, если бы не спасение, неожиданно пришедшее от самих переяславцев. Вдруг на улице появился полк во главе с православным священником, отцом Нифонтом. Он шёл с вдохновенным лицом, в руке — меч, на груди — медный крест, а в глазах — отвага.

— Братья и сёстры! — говорил по-болгарски. — Город не сдадим! Святослав, конечно, язычник, но ведь наших, славянских, кровей. С ними трудно, но можно жить. Греки же хотя и христиане, но болгар ненавидят. Обращают в рабство. Царь заключил с ними мир из корысти, но не ведает, что, расправившись с русскими, греки и его уничтожат, сделают Болгарию собственной провинцией Братья и сёстры! Защитим свою независимость! Не потерпим позор от ромейских разбойников!

А в полку действительно были не только мужчины, но и женщины. Дрались переяславцы отчаянно. Русские, воспрянув, бросились на врага с новой силой. Полчаса — и всё было кончено. Греки дрогнули, а затем побежали. Общими усилиями быстро удалось погасить пожар и восстановить разобранную стену. Город хотя и был окружён, но не сдался.

Вовка ранили в шею. Травма была не смертельная, но кровавая, неприятная. Он с усилием слез с коня, с головы стащил шлем, вытер пот со лба, грязь и кровь размазав. Подошёл к священнику, обнял его за плечи и сказал по-болгарски:

— Нифонт, благодарен тебе, как брату. Если бы не ты, если бы не жители, нам бы не выстоять, правду говорю. Святослав тебя не забудет.

Молодой священнослужитель улыбнулся непринуждённо:

— Мы иначе поступить не могли. За себя сражались, за Родину. За детей болгарских — чтобы выросли свободно и весело, а не сделались наложницами ромеев и скопцами в их монастырях. Сделали дело, угодное Иисусу.

Вовк, держась за рану, сел на камень. Как и Претич, его отец, походил на дворнягу, только более молодую, кудлатую. Обратился к Нифонту:

— Распорядись, пожалуйста: выставить дозор, мёртвых сжечь либо похоронить и собрать оружие. Надо приготовиться к новому натиску. Я пойду подлечусь, рану перевяжу и вернусь обратно.

* * *

Калокир тем временем плыл к Свенельду. Он стоял на корме ладьи, возле кормчего, и смотрел на волны, убегавшие вправо и влево от скользящего по Дунаю судна. Оптимизм вернулся к патрикию. Он уже опять строил планы, взвешивал шансы на успех, вспомнил о жене, оставшейся в Херсонесе. Калокир не виделся с ней третий год — как уехал по приказу Никифора в Киев. Рядом с ней, в Тавриде, подрастал их сын Лев — он родился незадолго до отъезда патрикия к Святославу. И хотя у Калокира были женщины, но свою Агнессу он любил больше всех. Часто вспоминал её шелковистые, вьющиеся волосы, пахнувшие сеном и утренней свежестью, голубые глаза — умные, овальные, сладкий возбуждающий рот. Изменяет ли ему Агнесса? Калокир не верил, гнал от себя тягостные мысли. Вот вернётся Святослав, и они начнут новое наступление на Константинополь; город будет их, Калокир станет императором, и Агнесса приедет к нему из Тавриды. Льва он провозгласит собственным преемником. А Никифора уничтожит. Заодно и Цимисхия. А Василия с Константином, сёстрами и матерью выселит на дальний остров Крит. Пусть гниют в монастыре до скончания века!..

Дул попутный ветер, и за десять часов пути удалось добраться до Доростола. Солнце уже катилось красным закатным шаром по макушкам лесных деревьев на другом берегу Дуная, как ладьи беглецов из Переяславца бросили якорь возле городского причала. Калокир поспешил к Свенельду. Он застал воеводу поедавшим своё любимое блюдо — фаршированное свиное филе. Пожилой варяг выслушал патрикия без смятения, тщательно жуя и прихлёбывая пиво из высокого кубка. Вытер губы платком, бросил его на стол и тогда лишь поднял глаза — волчьи, злые, с чёрной точечкой зрачка на белёсом фоне.

— Вовк, — произнёс Свенельд, цыкнув зубом, — не послушавшись тебя, он погубит армию. Святослав его за это распнёт. Впрочем, не успеет: греки это сделают много раньше. — Воевода задумался. — Взяв Переяславец, Пётр Фока нападёт на нас. Вот что плохо. Надо известить Святослава. Без его поддержки мы не просидим в Доростоле и до мая месяца.

— Кто поедет? — спросил Калокир.

— Я отправлю в Киев Путяту. Парень он сноровистый, преданный, надёжный. Вместе с тремя-четырьмя ребятами из дружины будут в стольном граде через десять дней.

— Надо приготовиться к длительной осаде.

— Продовольствия и воды достаточно. Люди за зиму отдохнули, так что всё в порядке. Оттеснить мы болгар не сможем, но и захватить себя не позволим.

А наутро Путята, переправившись с подручными на левый берег Дуная, устремился к Киеву. Путь его пролегал по лесам мадьяр, но поскольку венгры (угры) были со Святославом в союзе, можно было двигаться беспрепятственно. Миновав Карпаты, переправившись через Прут, Днестр и Южный Буг, на вторую неделю русские гонцы оказались в приднепровских степях.

Византия, весна 969 года

Ночь стояла безлунная. Три неясных тени по скалистой тропинке сошли на берег, отвязали лодку, погрузились в неё и спустили вёсла на воду. Море было спокойно. Сзади засыпал Халкидон. Впереди, через сам Босфор, мелкими огнями различался Константинополь. Лодка шла уверенно, двое гребли сильными руками, третий, на руле, направлял движение. Было тихо, лишь скрипели уключины и ритмично дышали гребущие, сидя лицом к своему рулевому. Приближался Царьград. Выступила караульная башня: свет от внутренних факелов проникал сквозь её бойницы. Тёплый ветерок с Мраморного моря нежил рулевому левую щёку.

Наконец лодка ткнулась в берег. Рулевой поднялся и сказал товарищам:

— Я вернусь через два часа. Ждите тихо.

Подойдя к стене в условленном месте, он нашёл свисавшую с гребня верёвочную лестницу, откинул плащ, закреплённый на шее, и, проворно перебирая ступени, начал восхождение. Наверху ждали два сообщника. Подхватив рулевого, те втащили его на гребень и, ни слова не говоря, повели по стене к лестнице, висевшей с внутренней стороны. Первый из них остался, а второй спустился вслед за рулевым. Завернувшись в плащи, двое неизвестных заспешили по узким улочкам, направляясь ко дворцу императоров — Вуколеону.

Каменные стены Вуколеона в темноте выглядели неясной махиной. Но и тут спускалась в обусловленном секторе верёвочная лестница, по которой рулевой смог проникнуть внутрь, в сад с цветущими мандариновыми деревьями, проскользнул мимо не работавших ночью фонтанов, по ажурной решётке влез на второй этаж Порфирной палаты, составлявшей часть женской половины (гинекея) с пирамидальной крышей, по карнизу добрался до балюстрады, спрыгнул