Без сомнения, Мария-Луиза любила только свою австрийскую музыку, ибо она не только не слушала, но и в самой середине арии раздался ее смех… смех ребяческий и гораздо более звонкий, чем нужно, чтобы остаться незамеченным.

Кровь отхлынула у Марианны от лица. Внезапно побледнев, она замолчала. Ее взгляд пробежал по рядам зрителей, хранивших одинаковое выражение ожидания. Затем, гордо выпрямившись, она покинула эстраду и в напряженной тишине вышла из Зала Маршалов, прежде чем кто-нибудь, даже стража у дверей, подумал задержать ее.

Натянутая до предела, с пылающей головой и ледяными руками, она шла своей дорогой, не вслушиваясь в поднявшуюся позади нее бурю. В ее мозгу билась только одна лихорадочная мысль: покинуть навсегда этот дворец, где тот, кого она любила, нанес ей такую жестокую обиду, прийти домой и поглубже спрятать свою боль в старой семейной обители, ожидая того, что не преминет последовать после подобного взрыва: гнев Императора, жандармы, тюрьма… быть может. В эти минуты ей все было безразлично. Бессильная ярость измучила ее до такой степени, что она, не моргнув, пошла бы на эшафот.

Позади нее раздался голос:

– Остановитесь! Мадемуазель! Мадемуазель Мария-Стэлла!..

Но она как ни в чем не бывало продолжала спускаться по большой каменной лестнице. Она и в самом деле ничего не слышала. И только когда Дюрок догнал ее у последней ступеньки, она остановилась, безучастно глядя в упор на маршала, который показался ей близким к апоплексическому удару. Он был почти такой же фиолетовый, как его великолепный расшитый костюм.

– Вы сошли с ума! – бросил он, стараясь отдышаться. – Такой скандал, да еще перед самим Императором!

– Кто дал повод к скандалу, если не Император… или, по меньшей мере, эта женщина?

– Какая женщина? Императрица? Да вы…

– Я не знаю другой Императрицы, кроме коронованной папой, той, что в Мальмезоне! Что касается этой карикатуры, которую вы так называете, я в любом случае отказываю ей в праве публично осмеивать меня. Идите и передайте это вашему хозяину!

Вне себя, Марианна больше не сдерживалась. Ее чистый голос так звонко разносился под каменными сводами старого дворца, что Дюрок просто не знал, как ему быть. Похоже, что под усами стоявшего около лестницы гренадера промелькнула улыбка. Да он и сам чувствовал себя виновным в снисходительности к этой восхитительной разбушевавшейся фурии, которую необходимо тем не менее призвать к порядку. Придав голосу мнимую строгость, милейший Дюрок отчетливо проговорил, завладев рукой Марианны:

– Я боюсь, как бы вам самой не пришлось сказать ему все это, мадемуазель. Император приказал мне отвести вас в его кабинет, где вы дождетесь его решения.

– Значит, я арестована?

– Нет, насколько я знаю… по крайней мере, еще нет!

В недомолвке был неприятный намек, но он не смутил Марианну. Она готова дорого заплатить за свою выходку, но если ей предоставится возможность высказать наконец Наполеону все, что накипело у нее на сердце, любое наказание ее не страшит. Она без обиняков выложит ему все начистоту. Тюрьма так тюрьма, тем более что в этом будет и своя польза. Заключение хотя бы защитит ее от происков Франсиса Кранмера. И он вынужден будет ждать, пока она выйдет из тюрьмы. Остается Аделаида, но она надеется, что Аркадиус сделает все необходимое.

Значительно успокоившись при мысли о предстоящей встрече с Императором, бунтовщица переступила порог хорошо знакомого ей кабинета и услышала, как Дюрок приказывает мамелюку Рустану никого не впускать и не разрешать мадемуазель Марии-Стэлле общаться с кем бы то ни было. Последнее указание даже вызвало у нее улыбку.

– Разве вы сами не видите теперь, что я арестована? – тихо спросила она.

– Я же вам сказал, что нет. Но я не уверен, что юный Клари не явится скулить под этой дверью, как потерявший хозяина щенок… Что касается вас, то я рекомендую приготовиться к долгому ожиданию, ибо Император не придет раньше, чем закончится прием.

Вздернув недовольно плечами вместо ответа, Марианна расположилась у огня на желтой кушетке, именно на ней она впервые увидела Фортюнэ Гамелен. Мысль о подруге придала ей спокойствия. Фортюнэ слишком хорошо знала мужчин, чтобы испытывать страх перед Наполеоном. Ей удалось убедить Марианну, что самой большой ошибкой будет дрожать перед ним, даже и особенно когда у него бывают припадки его знаменитого гнева. В нынешних обстоятельствах такой совет полезно вспомнить.

Глубокая тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в камине, окутала молодую женщину. Несмотря на ее строгость, комната была теплой и уютной. Марианна впервые находилась здесь одна и, движимая чисто женским любопытством, решила осмотреть ее. Ей было сладостно находиться в кабинете, где каждая вещь напоминала Императора. Равнодушная к лежавшим повсюду папкам с документами, портфелям из красного марокена с императорскими гербами и небрежно брошенной на бюро и секретер большой карте Европы, она с удовольствием потрогала порфировую чернильницу, футляр для часов в виде позолоченного бронзового орла, золотую чеканную табакерку, чья полуоткрытая крышка позволяла ощутить аромат ее содержимого. Здесь каждый предмет говорил о его присутствии, вплоть до черной треуголки, согнутой и брошенной, без сомнения, в припадке гнева, в угол. Гнева, видимо, недавнего, раз Констан еще не успел подобрать ее. Была ли история с каретой причиной этого? Несмотря на свою отвагу, Марианна ощутила, как по спине пробежал неприятный холодок. Что произойдет сейчас?

Беспокойство – неприятная подруга… Время вдруг стало тянуться томительно медленно. Она предчувствовала битву и хотела поскорей в нее броситься. Устав от бесцельного кружения в ватной тишине кабинета, она взяла лежавшую на бюро книгу и присела. Потертый и потрепанный томик в зеленом кожаном переплете с императорским гербом оказался комментариями Цезаря. Он был настолько испещрен примечаниями, а поля – заполнены значками, непонятными для любого, кроме автора этих пометок. Марианна со вздохом уронила его на колени, не выпуская, однако, из руки зеленой кожи, бессознательно отыскивая на ней следы другой руки. Под ее пальцами переплет согрелся и стал как живой. Чтобы лучше насладиться этим ощущением, Марианна закрыла глаза…

– Проснитесь!

Молодая женщина вздрогнула. Она открыла глаза и увидела, что канделябр на бюро зажжен, за окнами темно, а перед нею стоит с грозным видом и скрещенными на груди руками Наполеон.

– Я восхищен вашей дерзостью, – язвительно бросил он. – По-видимому, то, что вы навлекли на себя мой гнев, вас не особенно волнует. Вы преспокойно спали.

Тон его был грубым, вызывающим, явно рассчитанным на то, чтобы выбить из колеи едва проснувшуюся молодую женщину, но Марианна обладала способностью даже после глубокого сна чувствовать себя свежей и бодрой. К тому же она дала себе клятву сделать все, чтобы по возможности сохранить спокойствие.

– Герцог Фриульский, – сказала она тихо, – предупредил меня, что ждать придется долго. Разве сон не лучший способ сократить ожидание?