– Я считаю это скорее дерзостью, чем извинением. Тем более, сударыня, что я все еще в ожидании вашего реверанса.

Наполеон явно искал повод для ссоры. Он ожидал найти Марианну обеспокоенной, взволнованной, дрожащей, с заплаканными глазами, может быть. Эта так безмятежно проснувшаяся женщина могла только озлобить его. Несмотря на угрожающий огонь серых глаз, молодая женщина рискнула улыбнуться.

– Я готова пасть к ногам Вашего Величества, сир… если только Ваше Величество соизволит отойти, дав мне возможность встать.

Он издал гневное восклицание и, разъяренный, резко повернулся и бросился к окну, словно хотел проскочить сквозь него.

А Марианна соскользнула с кушетки на пол и распростерлась в глубочайшем и почтительном реверансе.

– У ваших ног, сир! – прошептала она.

Но он не откликнулся. Стоя лицом к окну с заложенными за спину руками, он хранил молчание, казавшееся Марианне бесконечным, ибо заставляло ее сохранять неудобную, почти коленопреклонную позу. Понимая, что он собирался посильней унизить ее, она мужественно приготовилась к тому, что должно последовать и могло быть только неприятным. Она желала лишь одного: несмотря ни на что, вопреки всему спасти их любовь…

Наконец Наполеон, не оборачиваясь, заговорил:

– Я жду объяснений, если только у вас есть объяснения вашего безрассудного поведения. Ваших объяснений и, разумеется, ваших извинений. Похоже, что вы внезапно потеряли всякий здравый смысл, всякое понятие об элементарном уважении ко мне и к вашей Императрице. Если только вы не сошли с ума!

Марианна моментально поднялась с пылающими щеками. Слова «ваша Императрица» были восприняты ею, как пощечина.

– Извинения? – отчетливо выговорила она. – У меня нет ощущения, что это я должна их просить!

На этот раз он повернулся, устремив на нее горящий яростью взгляд.

– Что вы сказали?

– Что если кто-нибудь и оскорблен в этом дворце, то это я и никто иной! Покинув зал, я защитила свое достоинство.

– Ваше достоинство? Вы заговариваетесь, сударыня! Вы забыли, перед кем вы находитесь? Вы забыли, что попали сюда только по моему приказу, по моей доброй воле и с единой целью – развлечь вашу повелительницу?

– Мою повелительницу? Если бы я могла хоть на мгновение представить себе, что вы позвали меня ради нее, я никогда не согласилась бы переступить порог этого дворца.

– В самом деле? В таком случае я приказал бы привести вас силой!

– Может быть! Но вы не заставили бы меня петь! Каким увлекательным зрелищем для вашего двора было бы увидеть, как вашу возлюбленную тащат на сцену полицейские или гвардейцы! Зрелище, достойное того, впрочем, что вы недавно уже дали ему возможность увидеть: бредущие в пыли князья Церкви, вашими заботами обреченные на насмешки толпы… словно вам недостаточно того, что вы посмели поднять руку на Святейшего!

В два прыжка Император оказался около нее. Его бледное лицо было ужасным, глаза метали молнии. Марианна поняла, что зашла слишком далеко, но не в ее характере было отступать. Она напряглась, чтобы выдержать натиск, тогда как он загремел прямо ей в лицо:

– Вы смеете?.. Эти людишки оскорбили меня, осмеяли, и я должен их пощадить? За мое милосердие и долготерпение вы должны были бы ползать передо мною на коленях, захлебываясь от признательности. Вы же знаете, что я мог бросить их в тюрьму… или еще хуже!

– И тем окончательно подорвать вашу репутацию? Давайте же! Вы из осторожности не осмелились нанести им более жестокий удар и хотите отыграться на мне, потому что, предлагая карету моему крестному отцу, я тем самым выразила несогласие с этой мелочной местью!

Любопытство на какой-то момент оказалось сильней императорского гнева.

– Ваш крестный? Этот итальянец кардинал?..

– Не больше итальянец, чем я. Его зовут Готье де Шазей, кардинал де Сан-Лоренцо. Он мой крестный отец, и я обязана ему жизнью, ибо это он спас меня от революционной черни. Оказав ему помощь, я только исполнила свой долг.

– Может быть! Но мой долг – громить любых ниспровергателей, заставить уважать мой трон, моих близких… мой брак! Я требую, чтобы вы немедленно попросили прощения у ног Императрицы.

Вызванная его словами в воображении Марианны картина привела ее в не меньшую ярость.

– Не рассчитывайте на это! – сухо отчеканила она. – Можете бросить меня в тюрьму или отправить на эшафот, если вам угодно, но такой низкой покорности вам не добиться от меня никогда, вы слышите, никогда! Я у ног этой женщины…

Преображенная гневом, превратившаяся в благородную мятежницу, она теперь возвышалась над ним, высокомерная, исполненная презрения… Неспособный вынести вид этой статуи, Наполеон, обезумев от злобы, грубо схватил руку Марианны и стал ее выворачивать, вызвав у молодой женщины крик боли.

– Сейчас вы ползком отправитесь молить о прощении, жалкая сумасшедшая! Действительно, я был прав, вы безумны.

Он пытался повалить ее на пол. Превозмогая боль и стараясь удержаться на ногах. Марианна закричала:

– Безумна? Да, я безумна… вернее, была ею!.. Безумна, потому что так вас любила! Безумна, потому что так в вас верила! Так верила в вашу любовь! Но она оказалась только словами, рассеявшимися дымом! Ваша любовь держится до первой встречной. Достаточно было показаться этой краснолицей толстухе, чтобы вы стали ее рабом, вы… властелин Европы, орел… у ног телки! А я все это время страдала молча, ибо верила вашим словам! Политический брак… в то время как вы перед всеми выставляли напоказ недостойную любовь, которая терзает меня и убивает! Вы достаточно насмеялись надо мною! В одном вы правы: я была безумной… и остаюсь ею, раз… несмотря ни на что, продолжаю любить вас, хотя… я так хотела бы вас ненавидеть. О да, ненавидеть, как и многие другие! Тогда все было бы легко! Так удивительно легко…

Побежденная одновременно и горем и болью в истерзанной руке, она в конце концов упала. Стремительно, как в грозовой день внезапный дождь прорывает всклокоченное небо, она рухнула на ковер, сотрясаясь от конвульсивных рыданий. Все было кончено, она все сказала и теперь смиренно ждала расплаты.

Страшный гнев, который поднял ее над собой и позволил бросить с такой безумной дерзостью вызов ее Повелителю, наконец исчез, оставив после себя бесконечную печаль. Равнодушная к тому, что теперь может с нею произойти, Марианна рыдала на руинах разбитой любви.

Стоя в нескольких шагах от нее, Наполеон посматривал на скорчившуюся голубую с серебром фигурку и слушал ее рыдания, напоминавшие ему стоны смертельно раненной лани. Может быть, он обдумывал, какое принять решение, или же пытался воскресить в себе гнев перед лицом этих страданий, этого кризиса любви, готовой перейти в ненависть. Возможно также, что он, имевший тайную склонность к драматизму, смаковал прелесть этой неистовой сцены, когда вдруг дверь отворилась, пропуская округлую розовую фигуру. Послышались звуки почти детского голоса, прохныкавшего с сильным немецким акцентом: