Вдруг под ветхим казенным одеялом, под футболкой, под ее кожей и грудинной костью шевельнулось что-то неясное, будто там прошмыгнул солнечный зайчик, согрел и оживил потаенное, скрытое от всех. Яна почувствовала это, счастливо зажмурилась и одновременно встревожилась. Не первый год выслушивая чужие истории, она понимала, что пропускать их через себя, «включаться» в них самой – нельзя. Врач не должен болеть всеми недугами пациентов, чтобы им помочь. Но почему, почему на этот раз она нарушила свое правило?! Пересекла границу, пошла дальше, чем ее просили, создала «собственные отношения»… Разве имела на это право? Да какое она вообще имеет право на подобную частную практику? Кто она такая? Психотерапевт-самоучка? Впрочем, она никому и не навязывалась. Не рекламировала себя и не выставляла цены за услуги. К ней шли те, кого допекло. Вот и Антонина пришла.

Жалела ли она эту женщину? Хотела ли ей помочь? Смешанные чувства возникли у Яны после первого визита Антонины. Особенно когда на сцене неожиданно появилась еще и Александра. Хотя, конечно, каждому свое болит больше, пусть одному руку отрубили, а второй обжегся каплей горячего масла со сковородки… Но ведь болит! И какой смысл рассказывать Антонине, как выглядит со стороны ее проблема: муж, который через тридцать с лишним лет супружества «виртуально загулял» со своей первой любовью… Как выглядит она сама, перлюстрируя его почту, обезумев от перспективы неожиданно потерять свой «депозит», который считала стабильной гарантией спокойной старости… И поняла ли эта женщина смысл ее вопроса: «А вы его любите?» И могла ли «пациентка» предположить, что после своего рассказа почему-то не вызовет у Яны явной симпатии и желания оказать женскую «коллегиальную поддержку»?

– Раздевайтесь. Расслабьтесь! Врач – существо бесполое! – сказал ей вчера дежурный хирург.

Видимо, и в своей странной практике, где девяносто процентов историй звучало из уст женщин, Яна все же не имела права на лично-женское отношение к пациенту и его проблеме, на которое так часто рассчитывали дамы. «Не имела права…» А разве она имела право докапываться до подробностей чужой истории? Или пусть так: какое она имела право, разобравшись во всем, обратиться не к Антонине, а к Игорю? Вот она – отправная точка ее непрофессионализма, ее вины! Почему, почему, даже когда «Соня» лопнула, как мыльный пузырь, Яна не сообщила об этом профессорской жене, чтобы ее успокоить? Ведь все ее «пациенты» стремятся именно к восстановлению утраченного ими душевного равновесия.

Яна лежала с закрытыми глазами в большой больничной палате и грызла сама себя, докапываясь до честного ответа, выискивая момент, когда именно почувствовала она сначала виртуальную, а затем и реальную симпатию к этому странному однолюбу, который прожил более тридцати лет под оптическим прицелом женской «винтовки», с женой, всегда готовой к войне и твердо знающей, что все мужики козлы, а своего козла надо кормить дома капустой вволю, чтобы его уже тошнило от вида капусты за забором.

Мог ли современный мужчина быть настолько слепым и столь преданным одной женщине? Неужели он за столько лет не почувствовал фальши в их отношениях? Просто верил в то, во что хотел верить, как и большинство ее пациенток-женщин, у которых вдруг открылись глаза и одномоментно рухнул весь их привычный мир, мир их иллюзий…

После такого строгого допроса самой себя Яна уже не сомневалась, что профессор Игорь Соломатин очень и очень ей симпатичен. И как человек, и как мужчина. И как то, чего в ее жизни никогда не может быть.

Два коротких выходных дня дома пролетели, как два часа, а утром второго января Александра уже была собрана в дорогу. Стася оставалась еще почти на две недели, но при этом продолжала свои занятия, упражнения, растяжки. Дедушка даже пристроил к стене в гостиной обычной пятиэтажки специальную горизонтальную палку, сделанную из нового длинного черенка для граблей с запахом свежей древесины. Дед специально выбрал его в садово-хозяйственном павильоне на рынке – гладкий, без зазубрин, отшлифовал его наждачной бумагой, хотел даже покрасить или покрыть лаком, но Стася запротестовала, ведь некрашеная древесина была приятней на ощупь. Пока мама собирала вещи, девочка включила магнитофон, стала к своему «станку», выпрямила спинку, подняла голову, приосанилась, отвела руку в сторону и начала делать специальные упражнения, которые в балетной школе уже стали для нее привычными. Дедушка, читая в кресле газету, поглядывал на маленькую балерину, увлеченную своим делом, а бабушка, застыв в дверях, оперлась о косяк и вытерла украдкой слезу.

Александра уговорила родных не провожать ее до автовокзала и обнялась-распрощалась со всеми дома. Сколько той езды? Пятнадцать минут маршруткой – и на месте. Но получилось иначе. Пока Александра топала по снегу ногами и выглядывала с остановки микроавтобус, возле нее остановились синие «Жигули» и из приспущенного окна кто-то неожиданно крикнул:

– Шура, неужели ты?!

Женщина наклонилась, чтобы заглянуть в машину, и увидела своего бывшего одноклассника Василия.

– Ого! Неожиданность! – удивилась она.

– Куда едешь? Опять в столицу? Садись, подброшу хоть до вокзала!

Александра в нерешительности еще раз бросила взгляд вдоль улицы – маршрутки все не было, а ноги уже замерзли. Не то чтобы она очень рада была этой неожиданной встрече, но почему бы не воспользоваться предложением? Вокзал-то недалеко.

– У меня вон сумка, – кивнула на лавочку при остановке женщина.

– Так поставь ее на заднее сиденье! – сказал Василий, не двигаясь с места.

Александра так и сделала, хоть и мелькнула в голове мысль: почему бы Василию ей не помочь? Уже в салоне авто, если можно было так назвать внутренности старых, грязных, со рваной обивкой «Жигулей», она почувствовала, что от одноклассника несет спиртным.

– Ты что, Вась, с ума сошел? Что ж ты гоняешь выпивши?!

– Так Новый год же, Шурка! Это же святое! Не переживай, у нас тут вообще трезвых редко найдешь! Ты думаешь, водитель маршрутки не освежил голову утром после праздников? Ха! – И он хлопнул Александру по колену.

– Придурок ты, Васька! А был же славный парень, рукастый, головастый… – вздохнула Александра и на всякий случай взялась рукой за ручку двери – на поворотах нечищеных улиц машину заносило.

– А что ж ты нашла лучшего, если я был такой славный, а? – завел знакомую песню Василий. – Может, ты мне всю жизнь перекроила тогда, Шурка-Шанель! Не пара я тебе? А чем твой покойничек был лучше? Видишь, как кончил, и стоило ради этого так далеко ехать? А я, видишь, еще жив. Так, может, сделаешь замену футболистов в команде, а, Шурка? Самой же, пожалуй, трудно дочь растить?

– Останови!

– Что?

– Останови, говорю!

– Опять не подхожу? Не тот хвасон? Еще не обтесала тебя жизнь? Думаешь, окрутишь какого-то олигарха на базаре? Да на хрена ты ему? На хрена мы все в том Киеве?! Я там был, попытался. Рабы мы там, вонючие рабы, а не люди!

– А тут ты кто – царь? Останови, говорю! – Александра щелкнула ручкой дверцы.