— Не извольте беспокоиться, мой щедрый мессер…

«Как же не будешь с тобой щедрым, — со вздохом подумал Лукас, выходя. — Себе дороже».

Илье ждал его снаружи, переступая с ноги на ногу.

— Вы так долго, — пожаловался он, наконец завидев Лукаса.

— Зато время потрачено с пользой. Не горюй, теперь-то уж поедем домой, — сказал тот и, хлопнув оруженосца по плечу, вскочил в седло.

Дом Лукаса в Туроне располагался чуть в стороне от центра, в тихом и безопасном районе, где жило в основном местное дворянство — точнее, не столько жило, сколько ночевало, оказываясь в городе по делам. Поэтому дома по большей части пустовали — в них обитали только слуги, поддерживающие порядок во время отсутствия хозяев. Лукас купил этот дом через Дорота несколько лет назад и заезжал в него всего пару раз. Присматривал за домом человек, которому платил опять же Дорот, менялся этот человек раз в год, и нынешнего управляющего Лукас в глаза не видал, а тот, соответственно, никогда не видал своего хозяина. Поэтому о приезде Лукаса никто не знал — впрочем, Лукас надеялся, что подогреть воду они сумеют быстро.

Он остановился у ворот, кликнул привратника. Тот выполз из сторожки практически на бровях — от него разило дрянной брагой, несмотря на ранний час, — и отпер ворота без разговоров. Лукас с Илье въехали в запущенный двор, заросший хилым кустарником и забитый талым снегом.

— Как звать? — осведомился Лукас у привратника.

— М-морисом, — пошатываясь, промямлил тот.

— Морис, ты уволен, — сообщил Лукас и рысью пустил коня к дому. Выглядело его имение удручающе — стены облуплены, увиты мёрзлым плющом, который никто не удосужился убрать, ставни прогнили, петли проржавели. Форменное безобразие.

Лукас соскочил с коня, бросил оруженосцу повод, велев поискать конюшню, и ударом ноги распахнул парадную дверь. В запыленный, пронизанный запахом тлена зал хлынул свет. Людей видно не было. Лукас прошёл через переднюю, нарочито гремя шпорами, поднялся по лестнице на второй этаж, припоминая, какие комнаты ему больше всего приглянулись в прошлый раз. А, вот, вроде бы библиотека тут весьма уютная, но только там ведь сейчас прелыми книгами так несёт, наверное… Лучше кабинет. Он прошёл по коридору, распахнул дверь — та жалобно дрогнула, похоже, скоро вовсе рассыплется, — зашёл в комнату и развалился в кресле у окна, забросив ноги на пыльный стол. Откинул голову на спинку, закрыл глаза. Через минуту вспомнил о медальоне, вынул его из кармана, бросил на стол. Золото тускло блеснуло среди пыли.

За дверью послышались торопливые шаги. Проём заполнился грузной фигурой, на лице обладателя которой читалось неприкрытое возмущение.

— Мессер, вы кто такой? Что вы здесь делаете?

— Я здесь живу, — ответил Лукас. — А ты здесь больше не работаешь. Позови ко мне какого-нибудь лакея.

Грузный мессер какое-то время хлопал глазами, потом молча сгинул. Хорошо хоть истерику не закатил, у Лукаса не было настроения ругаться.

Довольно скоро грузного мессера сменил неуклюжий робкий парень. Он нерешительно топтался на пороге, сминая в руках шапку, и не смел войти.

— Как звать? — смерив его взглядом, лениво спросил Лукас.

— Филлом, мессер…

— Филл, теперь ты — управляющий в этом доме. Распорядись о хорошем ужине для меня и моего оруженосца, но прежде пусть мне сделают ванную. Большую, кипяточную, с лавандовым маслом. У вас есть лавандовое масло?

— Н-не знаю, — пролепетал ошалевший Филл.

— Живо пошли какую-нибудь девку, пусть купит. Или лучше нет, этого толстяка пошли, который привёл мой дом в такое состояние… Стой! Сперва принеси мне бумагу и чернила. И оруженосца моего ко мне пришли, он на конюшне должен быть.

— Будет исполнено, мессер! — выпалил Филл и умчался. Лукас устало закрыл глаза. Он только теперь почувствовал, до чего вымотался, но у него оставалось ещё одно дело.

Получив бумагу и перо, Лукас неохотно снял ноги со стола, сдул с него пыль, размял пальцы и написал:

Благородная месстрес!

Есть вещи более важные, чем деньги, и к их числу относится память. Я не смею осуждать вас, подозревая, что этот шаг дался вам с такой же болью, с какой мне — невольное его созерцание. Возвращаю вам вещь, которая вам дорога. Если снова решитесь заложить её, не обращайтесь больше к Дороту. Он замыслил разорить вас, будьте осторожны.

Не подписываться было невежливо, и Лукас на миг задумался, но потом бросил перо, свернул письмо и посмотрел на очень вовремя появившегося Илье.

— Держи, — Лукас протянул оруженосцу письмо и медальон. — Отнесёшь это месстрес Талите из Дассена. Она живёт где-то в районе побережья. Ответа не надо. Если попытаются всучить послание обратно, не бери, придумай что-нибудь.

— Ясно, — в голосе оруженосца слышались нотки недовольства. — Прямо сейчас?

— Нет, конечно! Сперва помыться, наесться и выспаться. Да, на вот, — Лукас бросил ему орлан. — Развлекись, только смотри заразу не подцепи.

Илье просиял и убежал. Лукас вздохнул, медленно потянулся. Конечно, дело было не к спеху… но если бы он не написал это письмо сейчас, то завтра мог передумать.

— Ванна готова, мессер! — провозгласил с порога Филл.

— У тебя, парень, богатый потенциал, — сказал Лукас, вставая. — Только вот что. Когда в дом, которым ты управляешь, вваливается незнакомый тебе человек, сперва всё же попроси у него доказательства личности, а потом уж бросайся выполнять его приказы. Но это так, на будущее. Веди.

Зимнее солнцестояние в Хандл-Тере было одним из главных праздников — его справляли ещё язычники, населявшие материк до того, как Святой Патриц привёл сюда своих людей. С установлением верховной власти Единого орден патрицианцев назначил день зимнего солнцестояния Днём Первой Твердыни, благо по преданию именно в этот день на Большом Пальце был заложен ныне полностью разрушенный Фортон, первое укрепление людей Святого Патрица в новом мире. Так что все остались довольны: патрицианцы проводили богослужения в храмах, знать делала пожертвования и получала благословение по случаю, чернь веселилась вовсю.

Не веселился только Марвин, который ещё две недели назад надеялся, что ко Дню Первой Твердыни он будет далеко отсюда — плевать, где, хоть на Плече, хоть на Персте, но лишь бы не сидеть на месте, принимая снисходительные королевские милости. Но сэйр Годвин оставался в Таймене, не собираясь уезжать и не отпуская Марвина. Ну ещё бы — теперь-то уж старается держаться поближе к хозяйской ноге, выжидая призывного свиста. Марвин ничего не имел против новой драки за короля Артена, напротив даже — жаждал её всем сердцем, но в том-то и дело, что драться никто не собирался. Торчали себе в столице да брагу лакали — и так уже третью неделю. Даже повторявшиеся каждую ночь свидания с королевой Марвина не утешали. По правде говоря, она успела ему наскучить. Да что там — обрыдла просто до смерти. Впрочем, редкая женщина могла увлечь его больше чем на пару дней, и её величество исключением не стала.