Софи открывает еще несколько коробок и конвертов. В самых прочных коробках — бабочки на булавках: сидят рядами, под каждой из них — подпись, нацарапанная на крошечной полоске бумаги. У нескольких бабочек крылья надорваны. Из одной коробки сыплется какая-то труха, Софи вскакивает на ноги, чтобы отряхнуть юбки, так как половинка туловища бабочки попадает именно туда, а от крыльев остаются крошечные обрывки. Но основная часть бабочек в отличном состоянии: здесь и большие особи, и маленькие, одни — самых изумительных расцветок, которые просто сияют, другие — с замысловатыми узорами, похожими на рисунки, и все — идеально симметричные. Если не знать, откуда они, можно подумать, что это — дело рук человека, что Томас сам сделал их из шелка и расписал масляными красками. Но нет, они — свидетельство художественного чутья от щедрот Господних. Ее вдруг охватывает чувство гордости.

Она вскрывает следующий ящик, и в нем, на самом верху, видит маленькую жестяную коробочку, на которой начертано ее имя. Она замирает на мгновение, тяжело дыша. Открыть коробочку — ведь на крышке ее имя? Или все же подождать, когда Томас сам покажет, что в ней? Руки у нее дрожат от нетерпения, и вот они уже тянутся к коробочке, возятся с крышкой и поднимают ее. Внутри, на ложе из белоснежного хлопка-сырца сидит бабочка — интенсивно-голубого цвета, ее крылья обведены по краям черным ободом. Софи, как завороженная, не может отвести от нее глаз — словно готовая упасть в объятия этих крыльев. Эта бабочка — самая красивая. Где-то должно быть ее описание. На внутренней стороне крышки надпись: «Софи! Она напоминает мне о твоих глазах. Люблю тебя. Томас».

«Томас, — думает она, взгляд ее туманится. — Мой Томас. Что случилось с тобой, любовь моя?»

Вряд ли она найдет какие-то важные вещи в этих коробках, разве что еще бабочек, пусть и самых красивых. В своих письмах он писал, что ведет журнал. Где его искать? Она прикрывает на мгновение глаза, выжимая из них остатки слез. Перед ней возникает картинка: Томас, стоящий на платформе в день, когда она встречала его на вокзале, — он испуганно смотрит на нее, весь дрожа, как новорожденный теленок. Его худые руки обнимают кожаный саквояж.

Она аккуратно устанавливает на место все крышки ящиков и отряхивается. От грязных рук на юбках остаются черные полосы, и когда она идет мимо зеркала в передней, то пугается своего отражения: глаза выпучены, на щеках, измазанных сажей, остались замысловатые разводы от слез. Волосы, которые только утром она так тщательно уложила, выбились из прически, шпильки вылезли. Она задерживается у зеркала, чтобы хотя бы немного привести их в порядок.

Уже наверху она прислушивается к ровному дыханию Томаса и открывает дверь в его комнату. Саквояж лежит там, где он его оставил, — сразу же у входа. Краем глаза следя за спящим мужем, Софи берет сумку и тихонько закрывает за собой дверь. Она идет через лестничную площадку к себе в комнату и, поставив саквояж на пол, моет в тазу руки и лицо. Вода становится черной, как чернила. Чтобы не пачкать свою постель, такую чистую и белую, она садится на маленькую скамейку, куда обычно складывает на ночь одежду. Скамья немного прогибается под ее весом — когда она по-настоящему садилась на нее? — но выдерживает.

Застежка на саквояже поддается с трудом, испытывая крепость ее рук, — похоже, Томас давно не открывал его. Сверху лежат письма, и Софи узнает свои почерк — это ее письма, крепко перевязанные голубой бархатной ленточкой, которую она посылала ему в первом письме. Она проводит по ним пальцами, затем достает всю пачку из сумки. Глядя на собранные вместе письма, она понимает, как много ей хотелось сказать мужу, пока его не было рядом, — даже после того, как письма от него перестали приходить.

Она знает, что под письмами найдет то, что ищет. Вываливает содержимое саквояжа, и на пол выпадают четыре тетради вместе с несколькими учебными книгами: «Справочник Британского музея для коллекционеров», «Бабочки Южной Америки», «Путешествие натуралиста по Амазонке». Она берет в руки самую потрепанную тетрадь — края красной обложки протерлись до белизны. Перевязанная бечевкой, она разбухла и деформировалась: наружу торчат обломки засушенных листьев, от страниц исходит благоухание цветов, хранящихся между ними. Софи развязывает бечевку. Первая страница озаглавлена: «В Атлантическом море, май 1903» — самое начало его путешествия.

Софи колеблется и закрывает журнал. Она не уверена, что ей действительно хочется этого. Что дает ей право рыться в его личных бумагах? Но ведь она желает помочь ему. Он не в состоянии говорить сам, так пусть за него говорят эти журналы. И в конце концов, они ведь муж и жена — разве этого недостаточно? Но. Есть огромное «но». Он бы сам показал ей эти журналы, если бы захотел, чтобы она их увидела. Неясная мысль стучит у нее в голове: ей может не понравиться то, что она обнаружит в этих журналах, и лучше, наверное, оставить их в неприкосновенности. Но журналы будто взывают к ней, будто просят, чтобы она выпустила наружу слова, заключенные в них, — как насекомых, запертых в коробке. Это выше ее сил. Она пристраивает подушку себе под спину, открывает журнал и, при свете полуденного солнца, заливающего комнату, начинает читать.

Сантарем — Манаус, 6 января 1904 года

Софи!

Знаю, что долго не писал, но мне не хотелось надоедать тебе своим нытьем. Конечно же, пока мы находились в верховье реки, возможностей посылать письма не было никаких. Буду краток, дорогая, сейчас я слишком утомлен, чтобы много писать, мне просто очень хочется, чтобы ты знала: у меня все хорошо. Здоровье мое немного пошатнулось, но теперь мы вернулись к благам цивилизации, и я уверен, что силы вернутся ко мне. Достаточно сказать, что время, проведенное в верховьях Тапайос, оказалось весьма непростым для нас. По пути нам встретились любопытные личности, но также пришлось столкнуться с более неприятными сторонами жизни в Амазонке. Не беспокойся, моя дорогая. Я цел и невредим. Просто пришлось пережить несколько печальных дней — один человек, с которым мы познакомились на реке Тапайос и который однажды принимал меня в своем жилище, умер вскоре после того, как мы расстались. Его дом загорелся, и он погиб, спасая из пожара своих семерых детей, двое из них сгорели вместе с ним. Мы стараемся не вспоминать об этом теперь, когда двигаемся вверх по Амазонке к Манаусу. Эрни страстно желает увидеть этот город. Боюсь, что там все очень дорого, и совершенно очевидно, что регулярно собирать материалы в этом месте будет сложно. Но нас вызвал к себе наш покровитель, мистер Сантос, а мы так долго пользовались его гостеприимством, что просто обязаны приехать и побыть с ним некоторое время, прежде чем отправиться на новое место стоянки, которое он подготовил для нас, — вверх по течению Риу-Негру.

Заканчиваю писать, так как нужно еще многое увидеть с палубы, а я чувствую некоторую слабость. Посидеть немного на свежем воздухе — что может быть целительнее? Спасибо за последнее письмо. Я рад, что у тебя появились новые друзья. В Англии сейчас, должно быть, холодает. Признаться, я тебе немного завидую, поскольку здесь от нестерпимой жары просто некуда деваться.

Томас