— О боже, — произнес Сантос, доставая из кармана носовой платок и утирая слезы. — Прошу вас, простите меня, джентльмены, за этот розыгрыш. Но дело того стоило — посмотрели бы вы на себя со стороны. Ладно вам, мистер Сибел, мистер Эдгар. Где же ваше чувство юмора? Надеюсь, вы не оставили его в джунглях?

Томас смутился окончательно и посмотрел на Джорджа в надежде, что тот скажет что-нибудь за них двоих.

— Все это очень забавно, мистер Сантос, — промолвил Джордж. — Простите нас. Мы просто устали. Мы долго добирались сюда, и сегодня был тяжелый и жаркий день.

— Ах да, — сказал Сантос, — Вы купили себе костюмы? Надеюсь, вы не против — вечером у нас будет торжество, и я предположил, что вряд ли вы привезли с собой в джунгли фраки. Я был прав?

Они согласились с ним и все вместе поблагодарили его. Только Джордж Сибел привез с собой из Англии фрак, но он не стал возражать, чтобы Антонио купил ему новый.

— Но вы же устали, я не сомневаюсь. Пожалуйста, проходите в столовую. Мы выпьем чаю с бутербродами, а затем мой дворецкий, — он широко всем улыбнулся, выделяя это слово, — проведет вас в комнаты, чтобы вы смогли отдохнуть.

Томас лежал на спине, то проваливаясь в сон, то просыпаясь в сухой и чистой комнате с высокими потолками. Над головой лениво вращался вентилятор, притягивая к себе горячий воздух и разгоняя его по комнате. Томасу больше не хотелось никуда перебираться из этого места, ведь под ним — настоящая постель, такая же прочная и устойчивая, как у него дома, с прохладными хлопчатобумажными простынями и пуховыми подушками. Он был потрясен, обнаружив здесь электричество — в этом городишке, который находится, по существу, в самом сердце джунглей. У него даже дома в Англии не было электричества. Войдя в комнату, он долго стоял, включая и выключая свет. Не то чтобы он никогда раньше не видел электрического света — просто ему было необходимо еще и еще раз прочувствовать все до кончиков пальцев, чтобы поверить, что это не сон.

Его спальня выглядела довольно-таки скромно по сравнению с тем, что он увидел в других комнатах дома, но обои пестрели яркими цветами, которые словно расползлись по стенам, на окнах висели тяжелые бархатные портьеры — непонятно зачем, поскольку, в его представлении, они нужны для того, чтобы удерживать тепло в доме, — и кровать была с пологом на четырех столбиках искусной работы. От всей обстановки веяло некой чрезмерностью — наверное, так должны выглядеть спальни в каком-нибудь борделе. Но господин Сантос обладал деньгами и страстно желал выставить всю эту роскошь напоказ.

На стене висела картина в стиле прерафаэлитов с изображением женщины, стоящей на коленях у открытого сундука. Тучи мотыльков в верхнем углу картины словно готовы были вырваться из рамы. Лицо женщины выражало ужас и раскаяние. Яркое желто-черное пятно на ее запястье притянуло к себе взгляд Томаса: это бабочка с раздвоенным хвостом — он не мог определить точнее, что за вид, — сидела, сверкая, как бриллиант на браслете.

Он понял, что на картине изображен ящик Пандоры, мотыльки олицетворяют все беды и болезни земли, которые Пандора, движимая любопытством, опрометчиво выпустила на волю. А бабочка, насколько ему известно из учебников, символизирует надежду — ее пошлют вслед за этими бедствиями, чтобы человечество не погрязло в безысходности. Как похожа его бабочка на эту — и окраской, и формой, чуть ли не узорами. Он улыбнулся. Если бы он верил в подобные вещи, то сказал бы, что это знак.

Он снова уснул, но был разбужен женским смехом, доносящимся окна, — этот звук плавно проник в его полудрему, когда ему снилась Софи. Она смеялась ему на ушко, согревая дыханием шею, и он почувствовал, что плоть его затвердела. Проснувшись, он подумал о жене — интересно, чем она сейчас занимается и снятся ли ей подобные сны? Эта мысль была невыносима, и он крепко сжимал пальцами вставший член, пока не ощутил, как все тело содрогнулось от толчка. Он отдернул руку перед самым оргазмом и сел на постели, раскрасневшийся, тяжело дыша. Он не должен поддаваться; это все из-за жары и чрезмерной роскоши спальни. Просто разум слегка помутился.

Он встал и умылся, затем побрился бритвой, оставленной для него горничной на видном месте. Давненько он не смотрел на себя как следует в зеркало; в каюте на пароходе висело маленькое зеркальце, но освещение было ужасное, и он едва мог разглядеть в нем больше двух дюймов своего подбородка одновременно. Волосы выросли с тех пор, как Джордж стриг их ветеринарными ножницами. Большущий локон вился надо лбом, закрывая собой два огромных москитных укуса цвета спелой малины. Растрескавшиеся губы постоянно чесались, от раздражения они значительно потемнели по сравнению с естественным цветом, про который Софи всегда говорила: «Сладкий рот, измазанный в землянике». Томас улыбнулся. Значит, теперь его лицо стало напоминать фруктовую вазу. Сквозь загорелую кожу выпирали скулы, из зеркала на него словно смотрел другой человек — нет, не просто человек, а мужчина. Он снова улыбнулся, снимая с бритвы мыльную пену. Рукам было легко от переполнявшего его восторга — как хорошо, что он решился отправиться в это путешествие и что побывал уже в таких интересных местах. Где бы он был сейчас, если бы никуда не поехал? Толстел бы, наверное, на пудингах и жил бы тихой, скучной жизнью дома.

Сантос собирался устроить для них обед в своем клубе и, поскольку предстоял «особый случай», попросил всех одеться для вечера во все то, что было куплено каждому из них. Томас нарядился в свою новую одежду, которую обнаружил разложенной у себя в спальне, придя туда после чая. Он натянул на себя плотно подогнанные брюки поверх нижнего белья и накрахмаленную хлопчатобумажную рубашку, которая царапала кожу. Все это пахло необыкновенно. Когда он в последний раз вдыхал неповторимый запах только что купленной одежды? Он давно уже смирился с тем, что ткань на нем пропитана запахами человеческого тела. Эти новые вещи напомнили ему то время, когда он готовился к свадьбе, и схожее ощущение предчувствия охватило его.

Затем он вдел руки в однобортный жилет с низким вырезом — на нем сверкали хрустальные пуговицы, идеально подходившие к запонкам, которые лежали сверху на сложенной одежде, как блестящие жучки.

К тому времени, когда надо было надевать туфли, он уже снова вспотел. Неужели нельзя отступить от принятых правил, хотя бы здесь? И кто только настоял, чтобы они соблюдали приличия в таких мерзких условиях? Он для себя уже давно снизил планку и с удовольствием фланировал бы в нижнем белье — при условии, конечно, что рядом не будет дам.

И вот перед ним то, что он и не думал когда-нибудь увидеть в Бразилии, — его новенькие оксфордские туфли, блестящие, как свежий плевок. Впрочем, им недолго осталось блестеть — до встречи с уличной пылью. Он застегнул гетры и посмотрелся в высокое зеркало.

Никогда еще ни один костюм не сидел на нем так хорошо. Длинные узкие брюки подчеркивали стройность фигуры. Ему бы хотелось иметь плечи чуть пошире, но в целом он выглядел неплохо — приятный и симпатичный малый. Если бы Софи могла видеть его сейчас! Она бы помогла ему застегнуть воротничок и повязать галстук — маленькую белую бабочку, — который все еще лежал на кровати. Справившись с галстуком самостоятельно, Томас почувствовал, что необходим завершающий штрих. И да, конечно, рядом с раковиной стояла банка с помадой для волос. Растаявшая в тепле помада на ощупь была похожа на мед. На мгновение мелькнула тревожная мысль о том, что субстанция, нанесенная на волосы, может привлечь полчища насекомых из джунглей, но он отринул эту мысль и зачесал волосы, напомадившись. Пробор посередине выглядел нелепо — его огромный локон, будучи разделен надвое, превратился в ангельские крылышки, которые глупо колыхались над ушами. Он попробовал сделать боковой пробор, про который Джордж не уставал твердить, что теперь это модно, — сам Томас мало что смыслил в подобных вещах. Впрочем, так было лучше. Проведя последний раз расческой по волосам, он застыл на месте, склонив голову набок, прикрыв уши руками. Он не замечал этого раньше, но теперь увидел, как стал походить на своего любимого старика отца. Он приподнял светлую бровь, чтобы усилить сходство.