– А вот и неправда, – внезапно раздался негромкий голос, в котором так и сквозила усмешка. – Каждое действие человек предпринимает с определенной целью. По крайней мере, у меня это так. Вам тоже советую думать прежде, чем творить глупости, – Кай немного помолчал. – Хотя… совет явно запоздал.

Если не видеть всего, творящегося в закутке, удалось бы представить мирный разговор у костра и сталкера, покачивающего кружкой в такт словам: ироничного, спокойного и уверенного в себе. Кай, даже связанный, с наверняка раскалывающейся от боли головой создавал впечатление хозяина положения – ощущали это все, не один лишь Влад.

– Так вот, – пользуясь тем, что бандиты словно впали в ступор, продолжил он. – Если бы я собирался проводить профилактическую беседу, то действительно надолго растянул бы это задание и обязательно оставил бы главаря в живых, дабы всем рассказывал, какая кара может постигнуть в метро человеческих тварей. Однако я не склонен верить в перевоспитание откровенных ублюдков, и не вижу смысла сидеть сиднем в туннеле неделями ради сомнительного удовольствия напугать до усрачки будущие трупы. Это нелогично. Я действительно ликвидировал их одного за другим, но довольно быстро. В конце концов, мне нужно есть, пить и спать, не говоря уже о вещах более приземленных.

– Ах ты, мразь! – отмер вдруг кривоногий. – Еще и гордишься.

– Каждый нынче выживает, как может, – вторил ему носатый. – Не тебе их судить!

– Истинная правда по поводу всего, кроме последнего, – с явно слышными одобрительными нотами в голосе сказал Кай. – Я далеко не святой, и каждый действительно выживает, как может. Однако если начинает делать это за чужой счет, то становится паразитом. А паразитов следует уничтожать, дабы не плодились, что я и делаю.

– Тоже мне, господь бох… – поперхнувшись на последнем слове и потому исказив его звучание, прошипел носатый.

– Вовсе нет, – фыркнул Кай. – Просто у меня обостренное чувство социальной справедливости. Вы мне лучше вот что скажите: почему у вас глаза такие стеклянные?

Носатый и кривоногий переглянулись.

– Глядите-ка, и зрачки точь-в-точь, как у баранов – узкие и горизонтальные. Ну… почти. Ай-ай-ай, кто ж вам настолько хорошо мозги-то промыл? – продолжал Кай.

– Винт… – прошептал носатый, – говорил…

Он потер лоб, словно пытался припомнить.

– Вряд ли. Ваш ходячий морализатор, конечно, способен загрузить почти любого, но не загипнотизировать, – очень тихо, так, что приходилось прислушиваться, произнес Кай, слегка растягивая слова. Его собеседников такие интонации, казалось, окончательно превратили в сомнамбул. – Был еще кто-то. Кто?! – последний вопрос он задал, едва не сорвавшись на крик.

– Да пацан же! – радостно воскликнул кривоногий. – У костра к нам подсел.

– Как выглядел?! – резко и громко спросил Кай, Симонов аж вздрогнул.

– Да как все: молодой, рослый и какой-то гадкий, что ли; больно хорошо о себе думал, а нас чуть ли не оскорблял, – скороговоркой проговорил тот. – Он такой типа пахан, а мы – чмо. Понимаешь?..

– Особые приметы! Живо!

– Нема особых-то! – в ответном выкрике кривоногого обозначилась самая настоящая паника. Словно допрос вел пленник, а он лежал связанный, с видимым трудом опершись плечом о стену и прислонившись виском к холодному камню. – Бесцветная моль, словно природа на нем отдохнула: не додала этого… как его… меланину.

– Какие ты, оказывается, слова знаешь. Дальше, – приказал Кай.

– И в то же время не как дети нынешние, не… альбинос. Во! Долговязый, как тот поц, и смотрит, набычившись, слова цедит, и ваще…

– Ах ты, гнида! – загрохотал вдруг носатый, почти перекрывая хлопок ТТ.

Все внимание Влада было приковано к кривоногому, вот он и не заметил, как носатый достал оружие. Глушитель, наверное, был не совсем исправен, потому по ушам дало сильно. На пару мгновений почудилось, будто сверху рухнул полог плотной, вязкой и пугающей темноты.

Носатый все жал и жал на спусковой крючок, а тело кривоногого, повалившееся на пол, вздрагивало, когда в него входила очередная пуля.

– Не сметь выдавать врагу военную тайну! – фраза казалась совершенно неуместной, сошедшей со страниц старых книг, вроде тех, которые имелись на Фрунзенской.

«Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове», – длинное название всплыло в памяти, и Симонов хихикнул, тотчас впившись зубами в собственное запястье: только истерики ему не хватало.

– Боливар не вынесет двоих, – раздался очень отчетливо и громко голос Кая.

– Кого?.. Ах, ты… – носатый поглядел на мертвое тело подельника, словно не верил, будто совершил убийство сам, а затем наставил дуло в грудь Кая и нажал на спусковой крючок. – Сдохни, сука!..

Парню почудилось, что сердце у него остановилось и рухнуло в пятки. Он сорвался с места, лишь краем сознания понимая – все хорошо, выстрела не прозвучало, мерзавец истратил все пули на кривоногого. А затем Влад врезался в спину носатого, развернул за плечо и тотчас ударил того в нос. Чвакнуло. Брызнуло теплым и липким с отвратным соленым запахом, однако ему было уже все равно. Он бил и бил, видя себя словно со стороны. Думал, стоит твари упасть, не остановится, продолжит молотить ногами, пока от человека не останется кожаный мешок с отбитыми внутренностями и переломанными костями…

Носатый рухнул, и Симонов тотчас остановился. Никто и никогда не говорил ему о запрете бить упавшего. Разве что в детстве, когда малышня возилась на Фрунзенской в специальных яслях, куда их помещали, чтобы не мешали матерям работать, временами кто-нибудь пищал про «лежачего не бьют». Сейчас же парня словно током ударило – запрет, внутреннее табу – и захочешь, не переступишь.

И лишь много позже, вдохнув и выдохнув несколько раз, сосчитав про себя до пяти, он услышал все такой же спокойный и почему-то очень мягкий голос Кая, абсолютно не сочетавшийся с тем зверством, которое тут творилось:

– Все хорошо, Влад. Слышишь? Все закончилось.

– Я!!!

– Тсс-с… А то сюда пол-метро сбежится.

– Я убил?.. – на этот раз голос показался слабым и тонким, звучавшим через приличный слой ткани.

– Вряд ли, – ответил Кай с легким, совершенно необидным снисхождением в голосе. С таким отцы обычно качают головой над разбитыми коленками своих чад, утирают им слезы и распухшие от соплей носы и произносят с нежной грустью: «Дай-то бог, чтобы это было самым сильным горем в твоей жизни». – Дерьмо обычно непотопляемо. Очнется и отправится в бега, если успеет раньше, чем посланные со станции боевики. Мы же успеем их предупредить, не так ли?..

– Не так… – на автомате ответил Симонов и, разглядев вопросительно вскинутую бровь и ухмылку сталкера, тотчас поправился: – Так! Конечно же, так!

Затем он кинулся к Каю; едва окончательно не ломая короткие ногти, принялся распутывать тугие узлы. Бандиты связывали того какими-то тряпками, явно впопыхах, но на совесть – видимо, опасались россказней и слухов. Кай в них действительно представал неким сверхчеловеком, способным на все.