первой. Тем не менее благоприятные погодные условия и необычайная ретивость экипажа сотворили чудо:

Митиленские послы приготовили запасы вина и ячменной муки для экипажа триеры и обещали гребцам щедрую награду, если те придут на остров раньше первого корабля. Поэтому афинские гребцы выказали во время плавания такое рвение, что питались во время гребли ячменной мукой, замешанной на вине и масле, и пока одни спали, другие гребли. На счастье в море совсем не было противного ветра, а первая триера не торопилась передать свой смертоносный приказ. Как ни спешила вторая, первая все-таки опередила ее настолько, что Пахет успел прочесть решение Народного собрания и собирался уже выполнить приказ, когда прибыла вторая и спасла город[356].

Фукидид далее справедливо замечает, что жители Митилены находились на волосок от гибели.

Известие могли и намеренно перехватить лазутчики или выследившие гонца враги. Для защиты от такой формы шпионажа существовали самые разные уловки. Один из наиболее известных способов — применявшаяся спартиатами тайнопись скитала, хорошо описанная Плутархом:

Вот что такое скитала. Отправляя к месту службы начальника флота или сухопутного войска, эфоры берут две круглые палки совершенно одинаковой длины и толщины. Одну они оставляют себе, другую передают отъезжающему. Эти палки и называют скиталами. Когда эфорам нужно сообщить какую-нибудь важную тайну, они вырезают длинную и узкую, вроде ремня, полосу папируса, наматывают ее на свою скиталу, не оставляя на ней ни одного промежутка, так чтобы вся поверхность палки была охвачена этой полосой. Затем, оставляя папирус на скитале в том виде, как он есть, они пишут на нем то, что нужно, а написав, снимают полосу и без палки отправляют ее военачальнику. Так как буквы на ней стоят без всякой связи, но разбросаны в беспорядке, прочитать написанное он может, только взяв свою скиталу и намотав на нее вырезанную полосу, располагая ее извивы в прежнем порядке, чтобы, водя глазами вокруг палки и переходя от предыдущего к последующему, иметь перед собой связное сообщение. Полоса папируса называется, как и деревянная палка, скиталой...[357]

Были и другие хитроумные приспособления, призванные зашифровать послание, но все они — по крайней мере, в классическую эпоху — оставались изолированными случаями. Большинство их приводится Геродотом, часто в контексте того, что некий грек, находясь в руках у персов (или под их наблюдением), хочет передать послание в свой родной полис. Так Гистией, находясь в Сузах, собирался отправить Аристагору, правителю Милета, послание с призывом к ионийским городам восстать против великого царя. Поскольку дороги тщательно охраняли, ему оставалось только прибегнуть к хитрости...

Тогда Гистией велел обрить голову своему верному слуге, наколол на голове татуировкой знаки, а затем, подождав, пока волосы отрастут, отослал его в Милет... Гистией дал слуге только одно поручение: прибыв в Милет, просить Аристагора обрить ему волосы и осмотреть голову[358].

Спартанец Демарат, тоже находившийся в Сузах, намеревался сообщить своим согражданам, что Ксеркс готовит поход против Греции. Он взял табличку для письма, соскоблил с нее воск, вырезал письмо на дереве, потом снова залил написанное воском[359]. Тот же Геродот сообщает о посланиях, вложенных в живот убитого зайца[360] или обернутых вокруг стрелы[361].

Во всех приведенных примерах послание пишут на понятном языке и просто прячут. Только случай со скиталой несколько сложнее, поскольку предполагает договоренность между тем, кто посылает информацию, и тем, кто ее получает. Но в классическую эпоху еще не существует по-настоящему зашифрованных донесений, для которых отправитель и адресат вырабатывают общий код, применяющийся и при написании, и при дешифровке[362]. Только Эней Тактик в IV в. до н.э. приводит два примера зашифрованной информации, но это, возможно, просто вымысел, не имеющий никакого отношения к реальной действительности[363]. В одном случае речь идет о куске дерева, в котором просверлены двадцать четыре дырки, соответствующие по порядку двадцати четырем буквам алфавита. Чтобы написать слово, в дыры, обозначающие нужные буквы, продевается нить[364]. Надо полагать, в таких условиях передать длинное послание трудно... Второе изобретение состоит в том, что кодируются только гласные, каждая из которых заменяется определенным количеством точек, соответствующим ее месту в алфавите: так, альфе соответствует одна точка, эпсилон — две и т.п. Согласные остаются неизменными[365]. Вернемся к проблемам и приключениям, с которыми могли столкнуться гонцы с незашифрованными посланиями. В некоторых случаях — надо признать, редких — письма перехватывают ненамеренно. Плутарх рассказывает на этот счет анекдот, который, благодаря его комичности, стоит привести целиком.

Что же касается гонца, отправленного Тимократом, с ним произошло необычайное приключение. Пройдя Италию и земли Регия, он спешил в Кавлонию, где находился Дионисий, когда ему встретился один из его друзей, несший только что заколотую жертву; получив кусок жертвенного мяса, он отправился дальше. Но поскольку он шел часть ночи, усталость сморила его, и он прилег в лесу у дороги. Подкрался привлеченный запахом волк, схватил мясо, привязанное к сумке, и убежал, унося и сумку с письмом. Когда тот, проснувшись, заметил пропажу, он долго бродил по окрестностям, ища письмо, но ничего не нашел. Тогда он решил не идти дальше, боясь предстать перед тираном без письма, но бежать и скрыться[366].

Если информация доходила до места назначения, адресат мог и не поверить ей — например, потому, что не доверял ее источнику. Среди упоминавшихся выше информаторов некоторые заведомо считались более надежными: официальные гонцы, два священных корабля, а также частные лица, если они были известны и пользовались доверием. Напротив, наблюдалась тенденция остерегаться торговцев и неизвестных источников — первых потому, что (ложное) объявление о катастрофе могло вздуть цены на их товары. Что же касается вторых, то им тем более не верили, если они приносили дурную весть, в которую народ отказывался верить. Знаменателен в этом отношении другой текст Плутарха, где речь идет о поражении в Сицилии, весть о котором пришла однажды в Афины.

В Афинах, как рассказывают, не поверили вести о беде, главным образом из-за того, кто эту весть принес. По-видимому, какой-то чужеземец сошел на берег в Пирее и, сидя у цирюльника, заговорил о случившемся, как о чем-то для афинян хорошо известном. Выслушав его, цирюльник, пока еще никто ничего не узнал, помчался в город и, прибежав к архонтам, прямо на площади пересказал им слова чужеземца. Как и следовало ожидать, все были испуганы и смущены, архонты созвали Народное собрание и пригласили цирюльника. Он