Желая подчеркнуть важность своих слов, начальник вновь нахлобучил на голову парик.

— В конце августа прошлого года Лардена вместе с комиссаром Шенноном вызвали для наложения печатей и изъятия бумаг скончавшегося графа д'Олеона, бывшего полномочного посла в Санкт-Петербурге. Так обычно делают после смерти всех, кто принимал участие в государственных делах. Приказ отдавал Шуазель. Но у нас возникло подозрение, что Ларден, имевший в силу своего служебного положения доступ ко всем бумагам, украл несколько документов, а именно письма короля и маркизы де Помпадур. За несколько дней до его исчезновения я вызвал Лардена к себе и убедился, что подозрения наши верны. Он угрожал — вы слышите, угрожал! — продать эти письма иностранным державам, если его не оставят в покое. В разгар войны, когда, как вы знаете, положение более чем серьезное…

— Но, сударь, почему вы не отправили его в Бастилию?

— Я не раз об этом думал. Но риск слишком велик. Поэтому мне, Габриэлю де Сартину, начальнику полиции его величества, пришлось умолять этого негодяя, присоединившего к предательству преступление оскорбления его величества, ничего не предпринимать. В то время я не знал, что, как вы мне только что сообщили, он к тому же заядлый игрок. Я думал, эти бумаги нужны ему как охранные грамоты. Теперь же появляются опасения, что, прельстившись суммой, он может продать их кому угодно. Вот почему так важно знать, действительно ли Ларден умер, а если умер, куда делись украденные письма.

— Надо арестовать Камюзо и Моваля.

— Не горячитесь, Николя. Это ни к чему не приведет, разве что на время даст почувствовать эфемерное удовлетворение. Вы должны понять, что благо государства часто следует извилистыми путями. К тому же Камюзо очень долго служит в нашем ведомстве, и ему многое известно. Бывают случаи, когда слуга короля не может идти на риск. Разумеется, это безнравственно, но что поделаешь? Вспомните, что говорил кардинал де Ришелье: «Если ты хочешь жить праведно как частное лицо, ты погубишь себя как лицо общественное…»

Он умолк, словно при упоминании имени великого кардинала из мрака на него уставилась его тень.

— Вот почему, — произнес он, выдержав паузу, — нужно как можно скорее выяснить, жив Ларден или мертв. Вы можете подтвердить, что тело, найденное на Монфоконе, принадлежит Лардену? Похоже, вы в этом не уверены…

— К сожалению, точных доказательств нет, — ответил Николя. — Я уверен только в том, что искомые останки доставлены на живодерню с места преступления и что…

— Такой ответ меня не удовлетворяет. В сложившейся обстановке…

Яростный стук не дал Сартину договорить. Дверь распахнулась, и на пороге, красный от смущения, появился инспектор Бурдо. Начальник полиции возмущенно обернулся.

— Ну и денек! — воскликнул он, грозно глядя на инспектора. — Ко мне уже врываются без доклада! Что означает ваше поведение, господин Бурдо?

— Тысяча извинений, сударь. Только крайне важное событие заставило меня столь бесцеремонно вторгнуться к нам. Я хотел сообщить вам и господину Лe Флошу, что вчера вечером убили доктора Декарта, и все улики говорят о том, что его убийцей является Готье Семакгюс.

Храни в тайне свои мысли и не ожесточайся, дабы омраченный разум не принял одну сущность за другую.

Фаласий Африканский

Делая вид, что он не замечает ни нервного вышагивания Сартина по кабинету, ни его остановок перед камином, во время которых он мерно отбивает такт кочергой, Бурдо приступил к рассказу о недавних событиях. Казалось, он испытывал удовольствие от выступления перед столь выдающейся аудиторией.

Получив от Николя задание отыскать Катрину, исчезнувшую после того, как ее выгнали из дома на улице Блан-Манто, он принялся расспрашивать соседей. Удача ему улыбнулась: он столкнулся с работником, явившимся за пакетом с одеждой, оставленным кухаркой у содержательницы меблированных комнат. Бурдо удивился, узнав, что Катрина нашла прибежище у доктора Семакгюса. Вооружившись этими полезными сведениями, инспектор отправился в Вожирар. Но, как застенчиво объяснил он, он ужасно замерз, а потому позволил себе зайти в таверну на окраине города и подкрепить свои силы рагу из кролика и стаканчиком молодого вина, которое, на его вкус, было недостаточно выдержанным.

Небрежно махнув рукой, Сартин дал понять, что эти подробности можно опустить. Красный от смущения, Бурдо рассказал, как он отыскал Катрину, рассыпавшуюся в похвалах своему новому хозяину, который оказался «признательным за ее стряпню и принял ее как старого друга». Катрина и Ава быстро сблизились. Обе пребывали в расстроенных чувствах: одна — потому что осталась без жилья и работы, а другая — по причине исчезновения супруга Сен-Луи. Жизнерадостная Катрина быстро завоевала расположение Авы. Женщины уже принялись обмениваться кулинарными секретами, а потому Бурдо с порога был призван в третейские судьи, дабы решить, насколько удался пирог с дичью. Только что вынутый из плиты и еще дымящийся ароматными струйками, пирог распространял вокруг себя смешанный запах трюфелей и муската.

Угрожающим покачиванием головы в растрепанном парике начальник вернул инспектора к сути его рассказа. Короче говоря, доктор Семакгюс так и не появился, и Бурдо, намеревавшийся поговорить с ним о Катрине, прождал его нею вторую половину дня. В ожидании хозяина дома он расспросил Катрину, которая, похоже, сама была не прочь поговорить о своих бывших хозяевах.

По ее словам, она бы все равно ушла из дома Лардена. Госпожа Ларден, имя которой сопровождалось рядом неблагозвучных эпитетов, лишь ускорила исполнение принятого решения. Во-первых, жена Лардена обращалась с ней — с ней, участницей битвы при Фонтенуа, где командовал сам маршал Саксонский! — исключительно недостойно, а во-вторых, ей больше не хотелось быть свидетельницей гнусных поступков безнравственной женщины. Но больше всего Катрину озлобляло дурное обращение мачехи с кроткой Мари. Взаимная привязанность Катрины и дочери комиссара долго удерживала кухарку от желания скинуть фартук. Ларден, грубый со всеми, к Катрине относился на удивление хорошо.

Бурдо узнал, что Луиза Ларден изменяла супругу не только со своим родственником Декартом и Семакгюсом, но и водила шашни с неким хлыщом с физиономией наемного убийцы, который после исчезновения Лардена зачастил в дом на улице Блан-Манто.

В шесть вечера в растрепанном состоянии костюма и духа появился Семакгюс. Из взволнованного бормотания, столь необычного для отличавшегося четкостью хирурга, привыкшего в любых ситуациях держать себя в руках, они не сразу поняли, что Декарт убит.

Подождав, пока Семакгюс немного успокоится, Бурдо попросил его рассказать все по порядку.

И вот что он услышал. Вечером под дверь Семакгюсу подсунули записку, где от имени Декарта просили его о встрече. Со стороны человека, с которым он находился в отношениях, именуемых какими угодно, только не хорошими, подобная просьба была неожиданна. Но характер записки убедил его, что для настоятельного приглашения имеется серьезная причина, возможно, даже связанная с медицинской практикой. Встреча назначалась на половину шестого. Весь день он провел в Париже, занимаясь делами, а затем в Королевском саду взял фиакр, чтобы успеть к указанному часу в Вожирар. В результате он прибыл к Декарту раньше, часов около пяти. Обнаружив, что и калитка в сад, и дверь в дом не заперты, он вошел внутрь. Уже стемнело, света никто не зажег, и ему пришлось пробираться наощупь. Едва ступив на террасу, нависавшую над лестницей и залом, он споткнулся о какой-то предмет. Сначала ему показалось, что на полу забыли набитый чем-то мешок. Но, ощупав препятствие, он понял, что перед ним мертвое тело.