— Формалин, — тихо констатировала Элен, подходя к Карлу и освещая фонариком комнату за второй дверью. — Здесь пахнет как в нашем старом университетском анатомическом театре.

Докторша и Карл сделали шаг вперед, внутрь помещения. Юдифь последовала за ними и потащила меня.

Желтый луч вырвал из темноты длинные стеллажи; потускневшие от времени серые металлические стеллажи с кучей стеклянных емкостей различных размеров, точно таких же, как консервные банки в той кладовой в передней части подвала под главным корпусом.

— В прошлый раз это были испорченные сливы, — сказала Юдифь то, в чем я и сам старался себя убедить, но по звучанию ее голоса я понял, что она верит в это так же мало, как и я. Как в старом университетском анатомическом театре — слова Элен звучали у меня в ушах. Формалин…

Металлические стеллажи располагались по бокам от нас, образуя своеобразный коридор. Так как у них не было задних стенок, сквозь стеллажи можно было видеть, что помещение, в которое мы вошли, было внушительных размеров и уставлено узкими металлическими стеллажами, которые образовывали множество проходов. Стеллажи были снизу доверху заполнены стеклянными банками, которые были величиной от маленьких мармеладных банок до огромных бутылей, в которых поместилось бы до 20 литров жидкости. Элен осветила лучом фонаря противоположную стену, на ней оказались еще две двери, левая из которых была обозначена как Акустическая комната, а правая Комната XIII. Перед ними стояло множество керамических емкостей, закрытых стеклянными дисками по видимости герметично. Они напоминали по форме и размеру отслужившие купальные ванны, которые часто используют сельские жители как поилки для животных на пастбищах. Даже отсюда мне было видно, что на прозрачных пластинах, которыми были закрыты эти ванны, так же как и на всех стеклянных банках на стеллажах, были прикреплены когда-то белые, пожелтевшие от времени этикетки, на которых красовались буквы и цифры, весьма похожие на даты. Большинство из них относилось, таким образом, к 1943 и 1944 годам, а некоторые и к 1945.

Я изо всех сил боролся со своим все еще не побежденным инстинктом бегства, и впервые с тех пор, как себя помню, отважился повиноваться голосу моего разума, который заставил меня объективно проанализировать, куда мы, собственно, попали и что нас здесь ожидает. С противоречивым чувством вынужденного любопытства я стал рассматривать емкости справа от меня, которые также привлекли внимание Элен, так что она некоторое время неподвижно светила фонариком на одно место. На какую-то долю секунды мне показалось, что я заметил тень, мелькнувшую во втором или третьем ряду стеллажей, и мое сердце на мгновение замерло, а затем сделало какой-то особенно сильный скачок, так что я подумал, что оно соскочило со своего места и надавило на мои миндалины, и только потом заняло свое положение за передними ребрами. Но все-таки я решил, что это тень от фонаря, свет которого перемещался по комнате.

Я сосредоточился на стеклянных емкостях и установил источник едкого химического запаха, который висел в пыльном, спертом воздухе: некоторые банки свалились, разбились и из них вытекла прозрачная жидкость, которую докторша, теперь уже не казавшаяся изможденной, а напротив, свежей и очень внимательной, идентифицировала как формалин. Между осколками некоторых полностью разбитых банок лежали видоизмененные до неузнаваемости, сморщенные… предметы.

Препараты, ворчливо поправило меня мое сознание, которое не давало мне расслабиться. Нет никакого смысла закрывать глаза на правду, отрицать очевидное, с которым я столкнулся теперь нос к носу. Это была анатомическая коллекция, мрачный музей человеческих органов и конечностей, сокровищница профессора Клауса Зэнгера, если уместен здесь этот черный юмор.

Первые неповрежденные баночки, на которые Элен навела свет фонаря, были высотой не больше десяти сантиметров и примерно такого же диаметра. Внутри находились вертикальные стеклянные стеночки, разделявшие их на три камеры. В каждой камере располагалась пара глаз в той же остро пахнущей жидкости, которой были заполнены все емкости. Находящиеся в одной емкости нары глаз были как-то жутковато похожи на соседние пары — и не только по цвету. Так, по цвету, похожи были все пары, потому что все они были голубые. Они были не только похожи, но выглядели как одинаковые, у них были те же мелкие особенности, тот же самый размер и… то же самое выражение?

Может ли у мертвых глаз быть индивидуальное выражение?

Я снова вспомнил об ученых книгах из чемодана Марии. Близнецы, подумал я. Не слишком ли часто там повторялось о близнецах, об опытах с этими естественными клонами? И эти глаза в банках, не слишком ли они маленькие для взрослого человека?

Я не хотел дальше развивать эту мысль. То что я видел, было достаточно ужасным, чтобы я не пытался притянуть сюда еще какие-то свои дилетантские и к тому же жутчайшие интерпретации. Я решил, что нечаянно ошибся и что вовсе не все пары глаз были голубыми, возможно, среди них попадались и зеленые и даже карие экземпляры, из которых большинство было либо просто ужасно деформировано, как будто их прижигали, либо были светло- или среднеголубыми, пронизанными неприятными лопнувшими сосудиками. Метиленовый голубой… Я очень старался, но мне не удавалось, я все время пытался соединить то, что видел, с тем, что недавно узнал. Опыты с метиленовым голубым красителем. Светлые волосы, голубые глаза, светлая кожа, образцовый ариец, поиски рецепта совершенного человека…

Я почувствовал, что что-то кольнуло тыльную сторону моей ладони. Это были ногти Юдифи. Я освободил руку от ее крепкого пожатия и обнял ее за плечи, чтобы как-то защитить, хотя сам я себя чувствовал не лучше, а может быть, еще хуже, чем она, и мне тоже хотелось прислониться к чьей-нибудь груди, чтобы почувствовать защищенность и безопасность. Если бы моя мать не была давно мертва, если бы это было возможно, если бы я сам не вышел уже давно из детского возраста, мне бы хотелось, очень хотелось прижаться сейчас к материнской груди. Но сейчас мне ничего не оставалось, как только попытаться дать Юдифи то, чего сам я не мог получить, и попытаться почерпнуть хотя бы минимум тепла из физической близости с Юдифью.

Элен медленно пошла дальше и осветила еще один ряд банок на левых стеллажах. Мы с Юдифью без всякого приглашения последовали за ней. Собственно, почему? Черт возьми, мне нужно было бежать отсюда, бежать куда глаза глядят! Но, похоже, мои ноги этой ночью не подчинялись мне, как будто они имели свою собственную волю, которая время от времени оказывалась сильнее, чем команды моего собственного мозга. Точно так же, как незадолго до этого они сопротивлялись тому, чтобы войти в эту комнату ужасов, они и не собирались теперь ее покидать, пока я вдоволь не намучился всем, что меня здесь ожидало, как будто они хотели наказать меня за то, что я вынудил их вообще сюда войти.

— Седьмая неделя, около двадцати пяти миллиметров, — произнесла Элен, глядя на содержимое одного экспоната на левой стороне, и прочла с этикетки, которая была к нему приделана, несколько цифр, насчет которых я сомневался, что они действительно так много ей говорят, как она пыталась нам показать. Она говорила тихо, но звучало это как-то ненормально деловито. Она снова защищается, подумал я про себя. Она предпочитала прятаться под своим пуленепробиваемым белым халатом врача, хотя вряд ли она переносила то, что видела, лучше, чем я. Мне был противен ее тон.