— Пулевые каналы, — Элен не поддалась на провокацию хозяина гостиницы, воздержалась от отвратительных замечаний, а ограничилась деловитой профессиональной передачей своих научных знаний. — У каждого образца пулевой канал находится под разными углами, а входное отверстие остается на одном месте. Все пулевые каналы выглядят так, как будто пациенты во время выстрела находились в неподвижном положении, но получили ранения еще при жизни… Но вот тут… — она указала на несколько маленьких записок, которые были приделаны к другим препаратам, на которых не было видно следов выстрелов, — вот, посмотрите.

На одинаковых больших листках были напечатаны изображения соответствующих препаратов, которые еще более отчетливо, чем сами препараты, показывали, по причине каких уродств эти экспонаты были добавлены к этой коллекции. «Гипертелоризм», — прочел я на одном из белых листков, который был наклеен на стеллажную полку под стеклянным сосудом, в котором помещалось кажущееся невероятно плоским человеческое лицо. Глаза были посажены очень далеко друг от друга, переносица была деформирована и аномально широка.

— Врожденный дефект, — прокомментировала Элен. Мне захотелось задушить ее за такое определение: дефект. Было бы правильнее сказать: страдание. Этот человек должен был всю свою жизнь страдать от своего собственного облика, имел, наверное, много других пороков на своем теле, которые, возможно, удалили с него после его смерти, которая, возможно, и не была естественной, и этот человек, вполне возможно, мог быть просто жертвой научного рвения.

— А вот здесь определенно фибросаркома, — пояснила Элен, указывая рукой на ужасную язву, распространившуюся на все безжизненное лицо. — Злокачественная опухоль соединительной ткани с ярко выраженными коллагеновыми образованиями в костях и суставах. А вот здесь, — она осветила лицо лысого человека, которое было полностью сохранено, но было очень морщинистым, прямо сморщенным, — случай Cutis vercitis gyrata, — в ее голосе послышались почти восторженные нотки, — повышенное образование морщин и складок, наблюдающееся преимущественно на коже головы. При этом возникает рисунок, похожий на рисунок мозговых извилин. Этот феномен обычно наблюдается у душевнобольных или у психически лабильных людей.

Она пошла дальше и направилась к ваннам возле стальных дверей в конце стеллажей. Юдифь и я последовали за ней и Карлом, и я подавил порыв ощупать свой лоб, чтобы убедиться, что у меня, так как я уже почти душевнобольной, или уж, по крайней мере, уже давно психически лабильный, еще не образовалась эта Cutis vercitis gyraten плачевное состояние моей измученной души еще не проявилось этими жуткими внешними признаками.

— Это… — Элен остановилась, несколько мгновений внимательно смотрела на стеклянную крышку на средней керамической ванне и наконец низко наклонилась вперед, чтобы стереть рукавом ее страшно дорогого костюма лежащий на ней толстый слой пыли. Она с отвращением поежилась, как будто надкусила кислый лимон, и на лице ее появилась гримаса. — Ничего подобного я еще никогда не видела, — с отвращением произнесла она.

Мне следовало обратить внимание на это предостережение. Передо мной стояла опытный, невозмутимый хирург и в ужасе смотрела на содержимое керамической ванны в покинутом анатомическом музее нацистских времен, при этом ее и без того очень светлая кожа абсолютно потеряла всякий цвет, Я видел, как задрожал конус света, который испускал фонарь в ее руке. Что бы ни было в этой емкости, оно должно, было быть несравненно ужаснее, чем все, что мы до сих пор видели в этом подземелье. И все-таки я взглянул ей через плечо. Может быть, так было даже лучше, увидеть весь этот ужас как есть и затем постараться переварить увиденное, чем избегать смотреть на все это и предоставить моей фантазии рисовать всякие невероятные ужасы. Но в данном случае моей фантазии никогда не хватило бы, чтобы вообразить нечто подобное тому, что находилось под этим толстым стеклянным экраном.

Там были размещены два целых тела, тела мальчиков примерно десятилетнего возраста, которые с первого взгляда показались мне сиамскими близнецами, но потом (и зачем я смотрел на это все еще? Я не мог этого дальше выносить!) я заметил, что они соединены искусственно, хирургическим путем. Большая часть кожи на их спинах была удалена, а затем они были сшиты ужасными черными нитями, которые все еще торчали из толстых, вздутых рубцов, спиной к спине. Если бы у Франкенштейна были сыновья, то они походили бы на эти бедные маленькие создания.

— Почему люди делают нечто подобное? — беззвучно прошептала Юдифь. Не думаю, что она действительно ожидала ответа на свой вопрос. Но Элен все же попыталась ответить.

— А ты помнишь заметки об этом докторе Менгеле и компании? — Элен преодолела свой ужас и пожала плечами. — Кое у кого была сумасшедшая идея обеспечить таким образом органический обмен кровью и понаблюдать за его последствиями. В данном случае последствия очевидны, так как оба ребенка умерли еще до того, как зажили швы.

— А здесь тоже близнецы, — Карл вытер спущенным рукавом своего спортивного костюма запыленную стеклянную пластинку на следующей ванне и слабым кивком указал Элен посветить туда. Он заметно дрожал и тяжело дышал.

Почти насильно я оторвал взгляд от детей Франкенштейна и посмотрел на находку трактирщика. В первый момент я не понял, что имел в виду Карл, так как я увидел в керамической ванне только одно детское тело, залитое формалином. Это была максимум десятилетняя светловолосая девочка, длинные волосы которой, заплетенные в косички и завязанные розовыми лентами, лежали на ее плечах. Этой, не больше метра двадцати, девочке после смерти не потрудились даже закрыть глаза, и ее взгляд и сейчас, спустя шестьдесят лет после смерти, выражал смертельный ужас. Брюшная стенка была полностью удалена.

Она была беременна близнецами на позднем сроке, когда умерла. Не рожденные дети лежали внутри матки, головками в направлении родовых путей, плотно прижатые друг к другу, как будто они чувствовали дикий страх своей слишком юной матери и старались поддержать друг друга и защитить, спрятавшись в маленьком, изящном теле матери.

Я увидел достаточно. Что бы ни покоилось в остальных керамических ваннах, не стоило того, чтобы глазеть на это. После всех страданий эти тела были похоронены абсолютно бесчеловечным, недостойным образом в вонючей жидкости. Это было неуважительно, и это жгло мою душу, которая уже сейчас, хотя мы осмотрели лишь малую часть этой жуткой коллекции, получила непоправимую травму. Я был готов заплакать от этой извращенной жестокости, не мог поверить, что этот каскад ужасов был сотворен человеческими руками. Медленно, но с абсолютной определенностью я осознал, что эта коллекция не просто состояла из умерших людей, а ради этой извращенной коллекции наверняка были убиты сотни молодых людей и детей, маленьких детей, младенцев и плодов, были убиты для этой коллекции во имя сомнительных научных изысканий!

Это было страшнее всего, что я видел когда-либо во всей своей жизни, включая и эту трагическую ночь, и даже труп Эда и страшная смерть Стефана на моих глазах на кухне не шли ни в какое сравнение с тем, что пробудила во мне эта комната ужасов. У меня горели глаза, я все еще не мог ровно дышать, и я только теперь, в это мгновение, заметил, что я практически прислонился к Юдифи, которую я обнял за плечи, чтобы ее защитить, а теперь я держался на ногах только благодаря тому, что она подставила мне свою грудь, иначе я бы уже давно упал вперед, такими слабыми были мои ноги. Перед моими глазами снова начали расплываться контуры ванн, металлических стеллажей и жутких стеклянных емкостей, они замелькали, закружились, как в каком-то танце; я различал окружающую обстановку сквозь какую-то пелену и слышал голос Элен, которая в этот момент вдруг снова начала расхваливать своим деловитым, наукообразным языком великолепно изготовленные препараты, только он был как-то размыт, как будто уши мои были плотно заложены ватой.