– Два? Маловато, – расстроилась я.

– Да ты что! «Маловато», – передразнила меня менеджер, – да за счастье! Сегодня ж рабочий день!

На Дерибасовской было шумно. Впрочем, там всегда шумно. На Дерибасовской было многолюдно. Впрочем, там всегда многолюдно. На Дерибасовской стояли лотки с книгами, на иных были даже приколоты таблички: «Соломатина здесь!» Муж и менеджер подходили и спрашивали, как покупают. Мне было неудобно. Я чувствовала себя не в своей тарелке, как та домашняя малосольная тюлька в гостиничном крохотном холодильнике, предназначенном для мини-барских утех. Моё воображение уже подбрасывало мне картинки одна нелепее другой…

Я эдакой гигантской тюлькой-мутантом расхаживаю по ресторанам и расспрашиваю мирно трапезничающих граждан:

– Ну как, я вкусная?

Граждане шарахаются от меня и с криками: «А-а-а!!! Говорящая тюлька!!!» – покидают помещения через окна, не оплатив счета.

Кроме того, очень хотелось пить, несмотря на два грейпфрутовых фреша. Слава богу, хоть дождя не было, а всё ещё стояла сорокоградусная жара.

– Знакомьтесь, Лала! Это Татьяна Соломатина! – представила меня менеджер миловидной форматной женщине. Оказывается, мы уже дошли до места, где ещё вчера был шатёр.

– Ой, здравствуйте, Татьяна! Так приятно!..

– И мне приятно! – я изобразила лицом радость, стараясь быть тактичной и не рассмеяться. Мало ли, что обо мне подумает эта приятная Лала? Она же не знает, что на самом деле я – говорящая тюлька.

– Представляете, у нас тут вчера шатёр упал! Детки скачут и поют, а он ка-а-к… А там дети. Хорошо, спрыгнули. Так что сегодня безопасно.

Я смотрю на установленный поперёк Дерибасовской стол. Да, действительно – безопасно. Что опасного может быть в том, чтобы сидеть на стуле поперёк Дерибасовской? От погоды не зависит.

Сажусь.

Чуть левее, за моей спиной, раньше был магазин «Медкнига». Когда-то я купила там атлас гистологии Елисеева, за семь рублей сорок копеек. В букинистическом отделе. Светло-зелёный такой. И Бохмана «Онкогинекологию». За пять десять. В бордовой суперобложке. Новенькую, на мелованной бумаге, с прекрасными цветными иллюстрациями. И атлас по истории медицины – жёлтенький, с изображениями древнеиндийских хирургических инструментов. И много чего ещё когда-то здесь купила. И всё помню.

Я очень любила возвращаться из института домой пешком. Иногда от Академика Павлова, по спуску Короленко. Иногда по Пастера – прямо к Горсаду. И всегда заходила сперва в Центральную театральную кассу – если не купить билеты, то высмотреть чего-нибудь интересного на афишах. И затем обязательно в «Медкнигу» – я вообще любила, люблю и наверняка всегда уже буду любить книжные магазины.

«Медкнига»… Рядом – ювелирка и сувениры. Были. А что там теперь, я не могу рассмотреть со стула. Кафе? Ресторан? Не пристало писателю вертеться, как уж на сковородке. Даже если он воображает себя говорящей тюлькой. Тюльку в Одессе в одиночку не жарят, только в виде битков. Начистят полную миску, яйцо туда, чуть муки, чуть соли – и на раскалённую сковородку. И почему битки? Скорее котлеты. Но в Одессе – битки. Боже, у меня в мини-баре малосольная тюлька, а на столе – красавцы микадо и тёплая ещё картошка в фольге, в полотенце и в кастрюле. Но я-то тут – на стуле, на Дерибасовской!

Сильно не повертишься – люди на тебя пришли. Обязана иметь успех. Вертеться поезд уже ушёл. Но я-то и так знаю, что позади Садовая, и аптека Гаевского на углу, а чуть правее моего затылка – Воронцов. Генерал-губернатор Новороссийского края. Стоит себе в сквере весь такой из себя бронзовый на пьедестале из крымского диорита и в ус не дует. Имеет право – его Город.

А я тут – на стуле, на Дерибасовской.

Ещё позади стула – скверик, где раньше пенсионеры сражались в шахматы, да так сражались, что и до тычков и хватаний за грудки доходило. И до выяснений, кто тут посетитель одесского цирка – точно. Сама не раз наблюдала, когда с папой гуляли на качелях-каруселях перед походом в, простите, именно цирк. Он там, чуть ближе к Новому рынку.

Они, шахматисты, тут снова есть, как раньше были. Раньше – до Преображенского собора. Который до предыдущих шахматистов-террористов. Сперва там, где сейчас обратно собор, была деревянная церковь Святителя Николая – того самого, что за тех, кто в море. А затем уже на её месте – Спасо-Преображенский.

Строили один только главный храм – того, что раньше – с 1774 года по 1808-й. Двадцать пятого мая освятили, и только после этого деревянную церковь разобрали. До 1837-го колокольню строили. Главный колокол, отлитый, между прочим, из двадцати восьми трофейных турецких пушек, весил, на минуточку, тысяча сто пятьдесят девять пудов. Как наконец построили – ба! – уже ремонтировать и реконструировать надо. Так до самого 1900 года и старались. Но зато уж расстарались на славу к новому, двадцатому, веку. И сам собор расширили на четыре метра по периметру, заменили купол, крест, установили современные системы отопления, освещения. Перекрестились и… в 1936 году по приказу советской власти и лично Ворошилова уничтожили. И если бы те самые вездесущие благодарные евреи вовремя не прознали, то взлетели бы вместе со Спасо-Преображенским на воздух и кости досточтимого графа Воронцова, губернатора-созидателя самого процветающего края России. Но евреи прознали вовремя. Выкрали и перезахоронили. Вот вам ирония судьбы, похлеще любых Вайсбейнов с Багратионами: православный дворянин русский граф Воронцов покоится нынче на еврейском кладбище на Слободке. А вы говорите…

А я на стуле, на Дерибасовской. Пока молчу.

Справа от меня «Пассаж», где хожено-перехожено.

Иногда мы отправлялись с мамой по магазинам. Выходили из тройного проходного двора на Чкалова и начинали идти по Советской Армии, заходя в канцелярские, игрушечные, обувные и посудные. Непременно – в «Пассаж». С Советской Армии. Той, что снова опять Преображенская. А выходили уже на Дерибасовской. Потом в Дом книги, где купить мне учебников, нот и открыток на втором этаже. Непременно заглядывали в «Рубин» – полюбоваться на бриллианты. Просто – полюбоваться. В «Золотой ключик» – купить много-много конфет, чтобы вечером с чаем. И в овощной. Там, где нынче ресторан «Стейк-хаус», был отменный, самый лучший в городе овощной. Под Новый год – всегда мандарины, апельсины и бананы. Потому под Новый год мы ходили в овощной на Дерибасовской всей семьёй, чтобы стоять сразу во всех очередях. А с мамой и не под Новый год мы после «Золотого ключика» гуляли дальше – сворачивали направо на Ленина, чтобы зайти в «Океан» купить хека. Его продавщицы нарезали электроножом – он был насмерть замороженный, но мне нравился. Он был красиво массово охлаждён до окаменелости в своих пластах. Братская мерзлота Хека Серебристого. Красивый псевдоним, куда там Хине Члек[17]. Аналитическая статья периода конца семидесятых двадцатого: «Акация цветёт – скумбрия идёт! или К особенностям миграции кефали из шаланд в небытие», автор Хек Серебристый. Не было такой статьи, не было. Шучу. Никто, что правда, не мог понять, где делась в Одессе рыба, кроме хека, но статьи не было. Статьи были про то, что труженики рыболовецкого совхоза «Вперёд ногами в светлое будущее!» сдали государству сто тысяч миллионов тонн скумбрии. И, значит, где-то в государстве эта скумбрия, а равно и камбала, и кефаль, и вся остальная рыба – есть. Какой-нибудь Георгий её жарит. А одесский Жора жарит серебристый хек.