Вот уже по стёклам двинуло дыханье

Ветра, и стужи, и каторжной погоды…

Вот закачались, загикали в тумане

Чёрные травы, как чёрные воды…

И по этим водам, по злому вою,

Крыльями крыльца раздвигая сосны.

Сруб начинает двигаться в прибое,

Круглом и долгом, как гром колёсный…

Словно корабельные пылают знаки,

Стёкла, налитые горячей жёлчью,

Следом, упираясь, тащатся собаки,

Лязгая цепями, скуля по-волчьи…

Лопнул частокол, разлетевшись пеной…

Двор позади… И на просеку разом

Сруб вылетает! Бревенчатые стены

Ночь озирают горячим глазом.

Прямо по болотам, гоняя уток,

Прямо по лесам, глухарей пугая,

Дом пролетает, разбивая круто

Камни и кочки и пни подгибая…

Это черноморская ночь в уборе

Вологодских звёзд – золотых баранок;

Это расступается Чёрное море

Чёрных сосен и чёрного тумана!..

Это летит по оврагам и скатам

Крыша с откинутой назад трубою,

Так что дым кнутом языкатым

Хлещет по стволам и по хвойному прибою.

Это, стремглав, наудачу, в прорубь,

Это, деревянные вздувая рёбра,

В гору вылетая, гремя под гору,

Дом пролетает тропой недоброй…

Хватит! Довольно! Стой!

На разгоне

Трудно удержаться! Ещё по краю

Низкого забора ветвей погоня,

Искры от напора ещё играют,

Ветер от разбега ещё не сгинул,

Звёзды ещё рвутся в порыве гонок…

Хватит! Довольно! Стой!

На перину

Падает откинутый толчком ребёнок…

Только за оконницей проходят росы,

Сосны кивают синим опереньем.

Вот они, сбитые из брёвен и тёса,

Дом мой и стол мой: моё вдохновенье!

Прочно установлена косая хвоя,

Врыт частокол, и собака стала.

– Милая! Где же мы?

– Дома, под Москвою;

Десять минут ходьбы от вокзала…

Выделено мною.