пропуском. Моя шашка, сданная коменданту

отобрана большевиками.

6 ноября. Тепло, снег тает. В 10 ч[асов] у[тра] с капитаном 9-го с[трелкового] п[олка] (58) С.

пошли в штаб округа за пропусками. В Политическом отделении штаба стояла очередь офицеров

человек в 500, пришедших за пропусками, и все прибывали и прибывали. В большом зале за столиком

сидел жиденок с погонами [490] вольноопределяющегося, от которого зависела выдача пропуска. Он

намеренно долго рассматривал представленные ему документы, стараясь нарочно задержать

офицеров, некоторым отказывая в пропуске и посылая к начальнику Политического Отделения.

Пришлось туда идти и мне, т[ак] к[ак] у меня не было никаких документов, удостоверяющих мою

непричастность к «военным действиям». Я направился к двери кабинета нач[альник] полит[ического]

отделения. Оттуда неслись громкие просьбы: «Товарищи, честью просим, не ломитесь в дверь». Туда

наседали офицеры. Я тоже полез в дверь. В кабинете за столом сидели «товарищи» и между ними

прапорщик с фельдфебельской физиономией. Это нач[альник] Политического отделения.

У противоположных дверей стоял подпоручик с бородкой солидного «профессорского вида», человек

с университетским значком и сдерживал натиск на двери. По-видимому это адъютант. После долгих

моих перекоров с адъютантом и начальником, мне, наконец, последний приказал выдать пропуск. Я в

ожидании пропуска встал к стенке, тут же стояли еще несколько ожидающих офицеров, с иронией

поглядывавших на «победителей» и на их растерянный вид, благодаря неумению разобраться в этой

сложной штабной машине, в которой они, буквально, запутались. Вскоре вошел солдат в

интендантском мундире с хитрым воровским рылом артельщика и представился Начальнику

отделения: «Вновь назначенный директор Александровского военного училища» (59) отрапортовал

он, стукнув каблуками и самодовольно крякнув в кулак, он сел. Офицеры улыбнулись. «Поручик[»], сказал мне полковник, указывая пальцем на сапоги «директора», [«]хотя бы ему новые дали, а то ведь

пальцы свободы тоже просят». И все это было похоже на игру детей в «больших». Да, все это было-бы

смешно, когда-бы не было так грустно. Получив [491] пропуск, я пошел в Военно-революционный

комитет, генерал-губернаторский дом. В доме Ген[ерал]-Губ[ернатора] я был года два тому назад, теперь, безусловно, эти великолепные комнаты теперь не узнать: всюду «революционная чистота», ну

и конечно, «революционные порядки». Это стали не комнаты, форменный скотный двор. Я пришел за

отобранным оружием, но оружие мне, конечно, не дали.

8 ноября. Тепло, снег тает и грязь невозможная. В 8 ч[асов] вечера с воинским поездом выехал на

фронт. Я сел в теплушку, в которой было человек 15 солдат и ехать было совсем свободно. В Киеве

наш вагон прицепили к одесскому поезду, т[ак] ч[то] даже в Киеве не выходил на станцию.

12 ноября. В 6 ч[асов] в[ечера] приехал в Одессу. Остановился в офицерском вагоне (60) на

станции и сейчас же поехал на Дерибасовскую улицу (61). До Одессы не докатилась 2-ая революция и

здесь дни восстания черни протекли спокойно. Большевики пробовали было делать выступления, но

они успеха не имели. Сегодня на улицах шумно, всюду митинги: идет выборная комиссия в

Учредительное Собрание.

13 ноября. Тихий, теплый, солнечный день, и совсем не похоже на середину ноября. Здесь в

Одессе почувствовал себя точно в другом мире: как то странно было видеть порядок на улицах, тишину, целые, неразграбленные [492] здания и магазины, всюду изобилие хлеба, продуктов и

отсутствие у лавок хвостов. В общем я здесь вздохнул свободно. Вот только меня раздражала масса

жидов и солдат, которых я не выношу всеми фибрами своей души. Утром я пошел [493] сначала в

порт, и затем на Николаевский [494] бульвар (62). Гулять одному была страшная скука, и я

познакомился на бульваре с одним офицером-гайдамаком (63) и мы с ним отправились на

Лонжерон (64). Чудная прелестная погода… Море слабо волновалось и катя свои волны пенилось и

шумело у скал, обдавая мелкой водяной пылью гуляющих. На берегу масса публики. В 2 часа

пообедав и еще побродив по городу, пошли в кинематограф. Вечером, идя в свой вагон, встретил на

вокзале нашего старшего полкового врача, возвращающимся из отпуска. Мы решили ехать с ним

вместе.

14 ноября. Тихий, теплый, солнечный день. Почти целый день просидел [495] у этапного

коменданта в ожидании литеры (65), т[ак] к[ак] денег у меня ехать дальше уже не было. Но за то

вместе с литерой получил и 1 ф[унт] сахару.

15 ноября. Солнечный, но ветреный день. Утром я, доктор и пр[апорщик] Котляр (66) поехали на

Малый Фонтан (67) и в Аркадию (68). Это довольно далеко от города и там было совершено

пустынно, ни души. Море сильно волновалось, шумело и между деревьев свистел восточный ветер.

Полюбовавшись переливами моря, мы прошли пешком в Аркадию и сели в трамвай. Вечером мы с

доктором ходили в театр миниатюр. В 12 ч[асов] ночи мы сели в поезде, который завтра в 10 ч[асов]

у[тра] уходит на Яссы. В вагоне-общежитии у меня солдаты украли револьвер.

16 ноября. Тихий, теплый, солнечный день. В 11 ½ ч[асов] ут[ра] битком набитый поезд отошел на

Яссы.

17 ноября. Солнечный, теплый день. В 6 ½ ч[асов] в[ечера] приехали в Яссы. Мы с доктором

остановились в отряде (69) быв[шего] Пуришкевича. Некогда великолепно оборудованный отряд, теперь приходит в упадок: всюду грязь, вонь, в палатках холодище, нет дров. Но, конечно, и этому

пристанищу рад, т[ак] к[ак] остановиться больше негде. До отхода поезда на Ицканы (70) осталось 3

часа, и мы пошли в город. В городе ни купить, ни смотреть нечего. Есть всего одна приличная

площадь Согласия (71), похожая на городскую, да памятник Кузе (72) и больше ничего, а потому мы

пошли прямо в кафэ [496] Трояни (73). Собственно говоря, в этом кафэ кроме чая с невозможными

галетами ничего получить нельзя. Большая грязная комната с трактирной обстановкой и большими

магазинными стеклами была сплошь набита публикой: расфранченные, напудренные [497] румынские

офицеры с домишарами (74), сестры милосердия в флирте не уступающие и нашим, есть и наши

офицеры. Мы расположились с доктором рядом с группой наших офицеров по-домашнему и стали

закусывать захваченной из Одессы снедью. Вскоре вошли два «товарища». Они заняли неподалеку от

нас освободившийся столик и развязно развалясь начали стучать кельнера (75). Кельнер подошел к

солдатам и хотя мимикой, но очень выразительно объяснил, что это кафе для офицеров, для

солдат [498] же есть напротив. «Товарищи», бросив злые взгляды на кельнера, молча удалились. Наши

офицеры были страшно довольны, что осадили нахалов нигде не знающих своего места. Я был бы

возмущен, если бы так поступили с солдатами любой нации, но [то], что