– И как ты ее назовешь? – спросил я.

– Не знаю. Воины Британии? Други? Копья Кадарна?

Он говорил полушутя, но за его словами угадывалась серьезность.

– И ты думаешь, что принадлежность к Воинам Британии, – сказал я, подхватывая одно из предложенных названий, – смягчит Ланселоту отказ принять его в посвященные Митры?

– Возможно, – отвечал Артур. – Главная цель у меня иная. Я свяжу воинов обетом. Вступая в гильдию, они должны будут поклясться на крови, что никогда не станут сражаться друг с другом. – Он улыбнулся. – Пусть британские короли ссорятся – я сделаю так, чтобы их воины не могли сражаться против своих товарищей.

– Сомневаюсь, – буркнул я. – Клятва на верность королю превыше всех других, даже принесенных на крови.

– Тогда я сделаю так, чтобы им трудно было сражаться друг с другом, – упорствовал Артур, – потому что я добьюсь мира, Дерфель. Добьюсь. И ты, друг мой, будешь жить вместе со мной в мирной Думнонии.

– Надеюсь, господин.

– Увидимся в Кориниуме.

Он обнял меня, взмахом руки приветствовал моих копейщиков и вновь повернулся ко мне.

– Подумай о Ланселоте, Дерфель. И о том, что ради мира надо иногда чуточку поступиться гордостью.

С этими словами Артур зашагал прочь, а я отправился предупредить людей, что крестьянским заботам пришел конец. Надо было точить копья и мечи, перетягивать и заново красить щиты. Мы возвращались на войну.

* * *

Мы вышли за два дня до Кунегласа, ждавшего, когда из горной части Повиса придут со своими косматыми воинами его вожди. Он попросил сказать Артуру, что повисцы будут в Кориниуме через неделю, потом обнял меня и жизнью поручился, что с Кайнвин все будет хорошо. Она вернулась в Кар Свос, где небольшому отряду воинов предстояло охранять семью Кунегласа во время его отсутствия. Кайнвин не хотела покидать Кум Исаф и перебираться в женские покои, где командовали Хелледд и ее тетки, но я помнил слова Мерлина про убитую собаку, чью шкуру натянули на увечную суку в Гвиневерином храме Изиды, поэтому так долго уговаривал Кайнвин перебраться в безопасность, что она наконец сдалась.

Я добавил шесть своих людей к дворцовой гвардии Кунегласа, а остальные – все Воины Котла – двинулись на юг. Каждый нес щит с пятиконечной звездой, по два копья, меч и большие тюки с твердым сыром, сухарями, вяленой рыбой и солониной. Приятно было снова оказаться в пути, пусть даже дорога проходила через Лугг Вейл, где кабаны выкопали из земли мертвецов, так что все поле было усеяно костями. Я подумал, что это зрелище напомнит людям Кунегласа о поражении, и поэтому мы полдня провели, закапывая убитых. Всем им еще до первого погребения отрубили одну ступню. Не всех покойников удается сжигать по нашему обычаю, поэтому многих хоронят в земле, предварительно отрубив одну стопу, чтобы душа не могла ходить. Теперь мы заново зарывали одноногих мертвецов, но даже полдня работы не могли скрыть следов бойни. Я ненадолго оставил своих людей, чтобы посетить римский храм, где мой меч оборвал жизнь друида Танабурса и где Нимуэ предала Гундлеуса медленной мучительной смерти. На полу, так и не отмытом от их крови, среди затянутых паутиной черепов я простерся ниц и молил, чтобы боги вернули меня к Кайнвин живым и невредимым.

Следующую ночь мы провели в Магнисе – городе, бесконечно далеком от окутанных туманом котлов и волшебных сказок о Тринадцати Сокровищах Британии. То был Гвент, христианский край, и сейчас он готовился к войне. Кузнецы ковали наконечники для копий, дубильщики готовили кожи на щиты, ножны, пояса и обувь, женщины пекли плотные тонкие хлебы, которые хранятся неделями. Воины Тевдрика были экипированы на римский манер – в бронзовые нагрудники, кожаные юбочки и длинные плащи. Сто из них уже выступили в Кориниум, вскоре должны были последовать еще две сотни, хоть и не под началом своего короля. Тевдрик болел. Номинально войском командовал Мэуриг, принц Гвентский, фактически – Агрикола. Годы не согнули его спину, покрытая шрамами рука все так же крепко держала меч. Говорили, что он больше римлянин, чем сами римляне.

Я всегда побаивался сурового полководца, однако тем весенним днем на окраине Магниса он принял меня как равного. Сперва из-под полога палатки высунулась седая, коротко остриженная голова, следом показался и сам Агрикола, одетый на римский манер. К моему изумлению, он прошел несколько шагов и заключил меня в объятия.

Старик оглядел моих копейщиков. Все тридцать четыре выглядели дикарями по сравнению с его чисто выбритыми воинами, однако Агрикола одобрил их оружие и особенно припасы.

– Много лет, – пророкотал он, – я учу, что нет смысла отправлять воина в поход без мешка с едой, а что выкинул Ланселот Силурийский? Прислал мне сто копейщиков без ломтя хлеба.

Он пригласил меня в шатер и угостил бледным кислым вином.

– Должен принести тебе извинения, лорд Дерфель.

– Полноте, господин.

Меня смутили такие слова из уст прославленного воителя, годного мне в деды. Он отмахнулся.

– Мы должны были быть в Лугг Вейле.

– Битва казалась безнадежной, – отвечал я. – У нас не было иного выхода. У вас был.

– Но ведь вы победили? – Агрикола обернулся к столу, с которого ветер пытался сдуть щепку – одну из многих, содержащих списки людей и боеприпасов. Он придавил щепку роговой чернильницей и снова взглянул на меня. – Я слышал, нам предстоит встреча с быком.

– В Кориниуме, – подтвердил я.

Агрикола, в отличие от Тевдрика, был язычником, хотя и не признавал британских богов – только Митру.

– Чтобы избрать Ланселота, – недовольно продолжил Агрикола. Он послушал, как десятник выкрикивает приказы, не услышал ничего, требующего вмешательства, и поднял взгляд на меня. – Много ли ты знаешь о Ланселоте?

– Довольно, – отвечал я, – чтобы выступить против него.

– Оскорбишь Артура? – удивился он.

– Я оскорблю либо Артура, либо Митру, – произнес я с горечью и осенил себя знаком против зла. – А Митра – божество.

– Артур говорил со мной по пути из Повиса, – сказал Агрикола, – и убеждал, что избрание Ланселота поможет объединить Британию. Он намекнул, что таким образом я погашу должок за то, что мы не пришли в Лугг Вейл.

Артур, похоже, собирал голоса, где только мог.

– Так проголосуй, как он хочет, господин. Достанет и одного голоса против – моего.

– Я не лгу Митре, – резко отвечал Агрикола, – и не люблю короля Ланселота. Он был здесь два месяца назад, покупал зеркала.

Я поневоле рассмеялся. Ланселот всегда собирал зеркала, в просторных отцовских палатах у него была целая комната, сплошь завешанная римскими зеркалами. Должно быть, они расплавились в огне, когда франки захватили дворец, и теперь Ланселот восстанавливал свою коллекцию.

– Тевдрик продал ему отличное зеркало из электрума, – поведал Агрикола. – Большое, как щит, и такое гладкое, что в него смотришься, будто в черное озеро. Недешево продал, надо сказать.