Из недр помещения, вытирая руки тряпкой, появляется огромный человек. Голос его так же груб, как и окружающая обстановка.

— Так, значит, пришли, — говорит он, обращаясь к Генри. — А это, значит, та самая юная дама.

— Моя жена, — говорит Генри.

— Понятное дело, — кивает человек. — Ну, тогда проходите, мадам.

Она чувствует к нему благодарность хотя бы за то, что он почтительно с ней разговаривает.

— А вы… вы когда-нибудь делали татуировки женщинам? — спрашивает она, входя за ним следом за занавеску, в хорошо освещенное помещение, где стоят видавшая виды кровать и кресло; рядом расположен столик с инструментами.

— Было дело, несколько раз, — отвечает Макдональд. — Есть такая девушка, Люси ее зовут, работает в цирке братьев Квирк. Почти все наколки ей делал я. Когда они приезжают, она всегда ко мне заглядывает.

Дора нерешительно смотрит на Генри.

— В цирке? — переспрашивает она. — С разными уродцами?

Генри берет ее за руку.

— Ты же не станешь выставлять себя напоказ, — говорит он. — Что у тебя общего с той женщиной? У нее наколки с головы до ног, я это знаю.

Он смотрит на Макдональда, ища поддержки.

— Верно, — кивает он. — Не на лице, конечно, и не на голове, но все остальное в татуировках. И сама она очень красивая. Ну, а теперь, мадам, устраивайтесь поудобнее в этом кресле. Принесли рисунок?

Это изображение бабочки Морфо ретенор,[44]сделанное рукой самого Генри; он поймал ее в Бразилии. Генри вручает рисунок Макдональду, тот смотрит и качает головой.

— Что-то не так? — спрашивает Генри.

— Сами видите, она синего цвета. А синей туши, которая хорошо сохраняется, еще не изобрели. Линяет. Жаль, конечно. Но мы пользуемся только пятью цветами.

— Какими? — спрашивает Дора.

— Ну, черный, конечно. Зеленый, коричневый, красный и желтый. Вам надо сделать желтую бабочку или зеленую. Будет красиво.

Неудача, как это неожиданно. В детстве она обожала синих бабочек, они часто садились ей на руку, и она наблюдала за ними. Ей хотелось, чтобы татуировка напоминала ей о том времени.

Генри берет ее за руку.

— Есть очень красивые желтые и черные бабочки. Я покажу тебе. Они тебе наверняка понравятся.

Пытаясь подавить чувство разочарования, Дора кивает. Вот не знает только, решиться ли на процедуру прямо сейчас; но с другой стороны, она проделала такой большой путь.

— Ну, хорошо, — соглашается она.

— Прекрасно. А что мы решили, где будет сидеть ваша бабочка?

Она краснеет и, не глядя на него, заставляет себя назвать это место.

— Вот здесь, — говорит она и указывает пальчиком сквозь юбку туда, где заканчивается бедро, чуть повыше колена.

— Прекрасно, — повторяет он. — А теперь подготовьте это место для работы и, прошу вас, не торопитесь.

Она сидит в кресле ни жива ни мертва; Генри подвигается к ней ближе и ободряюще кладет руку ей на плечо. Она робко поднимает юбку, приспускает чулок, обнажая нужное место. Кожа на ноге сияет белизной, как старинный костяной фарфор, и ее охватывает желание быстро натянуть чулок обратно и выбежать из мастерской на улицу. Но рука Генри на ее плече тверда, он словно читает ее мысли и знает: чтобы оставаться на месте, ей нужна поддержка.

Макдональд подвигает низенькую табуреточку, усаживается рядом, окунает перо в чернильницу и начинает рисовать. Он работает легкими касаниями и вынужден положить руку ей на колено. Левой рукой туго натягивает кожу бедра, его толстые пальцы уверенно держат ее обнаженную ногу, словно он проделывал такое с дамами не раз и не два, и это для него сущий пустяк. И странное дело, она совсем не чувствует себя оскорбленной, ее даже волнует, когда этот медведь обращается с ней, как с простым матросом. Руки его тоже, как ни странно, чисты, если не говорить о нескольких чернильных пятнах; она ожидала худшего. Он сидит к ней так близко, что она ощущает его запах: сложную смесь трубочного табака, пота и алкоголя. Правда, не совсем понятно, откуда алкоголь: от того, что он выпил перед работой, или от того, что стерилизовал ей ногу и инструменты? Как не хочется, чтобы бабочку ей выкалывал пьяница; но руки его на удивление тверды и движения уверенны. Большую, лысую голову его покрывает лишь легкий пушок, под которым проступают прозрачные, как бриллианты, капельки пота. Ей и самой становится жарко, а сам процесс нанесения татуировки еще и не начинался.

— Вас это устраивает, мадам?

Он закончил рисовать, поднял голову и посмотрел ей в глаза. Она бросает взгляд на ногу, на которой все еще покоятся его лапы. Черная бабочка выглядит очень красиво; будто этот человек и сам специалист по бабочкам и зарисовал свое последнее приобретение.

Она кивает.

— Ну, тогда мы начнем.

Генри подвигает стоящий неподалеку стул и усаживается рядом с ней. Берет ее за руку. Старается успокоить, утешить, но она чувствует, что пальцы его напряжены: он очень за нее волнуется. Сжимает ей руку так, что становится даже больно.

— Не надо, милый, — говорит она, освобождает ладонь и треплет его по руке.

Макдональд выкладывает в ряд свои иголки и берет одну из них. Окунает в крошечную чернильницу.

— Вы готовы? — спрашивает он.

Дора кивает и делает глубокий вдох. Совсем не так она представляла это себе; впрочем, откуда ей знать, как делаются татуировки? Иногда ей снилось, что эту работу выполняет человек в изящном фраке с цепочкой карманных часов и в нарукавниках. А порой просыпалась в холодном поту: во сне какие-то похотливые матросы валили ее на землю и явно не бабочку хотели запечатлеть на ней, а сделать что-то совсем другое. Она все еще ощущала на себе их жесткие пальцы, крепко вцепившиеся ей в руки и в ноги, и жгучую боль иголок, словно ее клеймили каленым железом.

А здесь все иначе: она сидит в кресле, а рядом трудится этот странный человек, такой на вид грубый и неотесанный, такой пугающе огромный, но весьма учтивый и мягкий, и руки у него чистые.

Она воображала, что на коже останутся глубокие раны, что он станет грубо втыкать и царапать иголкой по телу, как пером по бумаге. А он только легонько втыкает иголку в кожу, укол за уколом, раз, раз, раз. Уколы похожи на горячие укусы пчелки. И совсем не так больно, как она себе представляла.

Он останавливается, вытирает лишние чернила и снова окунает иголку в чернильницу.

Дора сидит, затаив дыхание, потом с облегчением вздыхает и смотрит на Генри.

— И совсем не так больно, как я думала, — говорит она.