– Это так важно?

– Просто ответь, – небрежно передёрнув плечами, приказным тоном прошу я. Не выдержав натиска моего прямого настойчивого взгляда, Сальма отводит глаза и начинает нервно одеваться.

– Ильдар Видад, – негромко отвечает она. – Не совсем парень, правда? Он перетрахал всех своих моделей, так что его делили между собой многие девушки. Может быть, даже одновременно, но, когда мне поступило подобное предложение, я ушла.

Не скажу, что удивлен. Представители богемы и шоу-бизнеса редко отличаются высокой нравственностью, и их стремление постичь неизведанные грани удовольствий мне знакомо и понятно. Я люблю разнообразный секс. Нет ничего скучнее обыденности и однообразия. Хорошая фантазия еще никому не помешала в поисках новых ощущений, и нет… у меня нет границ, через которые я не способен переступить. Но их определяю я, всегда я и только я.

– Ты только что нечто подобное предложила мне и Эрике, – напоминаю я, скользнув взглядом по обтянутому прозрачным платьем телу Сальмы Рами. Возбуждение потихоньку угасает, и причина не в том, что девушка оделась, а в том, что конкретно эта девушка меня не заводит.

– Ильдар предложил мне заняться сексом не только с другой моделью. Там было много людей разного пола и ориентации, много дури и алкоголя. Его развлечения мало отличаются от тех, что устраивает Маркус, но он старается сохранять свои пристрастия к развратным групповушкам в секрете. Кстати, Ильдар частый гость Маркуса. Я видела его внизу, перед тем, как подняться. Не удивлюсь, если Видад прямо сейчас везет Эрику в свое логово.

– Ты говорила, что он очень помог тебе в сложной ситуации, – прищурившись, произношу я, игнорируя резанувший по нервам гнев.

– Так и было, – поспешно кивает Сальма. – Но трахаться из благодарности с любым, на кого он покажет, я не подписывалась.

– И Видад спокойно позволил тебе уйти? – холодно спрашиваю я.

– У него достаточно послушных идиоток. И раз Эрика Доусон до сих пор сотрудничает с ним, то его увлечения не кажутся ей аморальными. Ты же сам понимаешь, что любое модельное агентство не более чем легальный бордель, – каждое слово Сальмы по не понятной причине усиливает вспыхнувшую внутри ярость, и только железная выдержка не позволяет прорваться ей наружу.

– Многие поспорили бы с твоим заявлением.

– Но не ты. Сколько портретов в твоей коллекции?

– Я не спал с каждой, Сальма. Ты преувеличиваешь мои заслуги. Я художник, а не Казанова, – скептическим тоном сообщаю я.

– Ты хуже, – уверенно заявляет Сальма. – Глядя на тебя, я бы быстрее представила Калигулу, а не Казанову. В тебе есть что-то звериное, Престон.

– Калигула был психически больным садистом и тираном, убивающим ради развлечения и прихоти.

– Откуда мне знать, чем ты занимаешься по ночам, когда не пишешь картины и не трахаешься? – провокационно спрашивает Сальма. Шагнув к ней, я смотрю в расширенные зрачки. Журналистка явно под кайфом. Отсюда ее смелость, распущенность и откровенность. Кажется, во время интервью она выразила негативное отношение к запрещенным препаратам. Лицемерие – еще одно качество, которое я ненавижу в людях.

– А ты хочешь узнать? – низким голосом уточняю я.

– Безумно, – заверяет отважная мисс Рами, уверенная в том, что снова смогла зацепить меня.

– Не боишься? – ее зрачки становятся шире, впуская меня.

– Страх заводит, Престон, – она говорит абсолютную правду, которая однажды может сыграть с ней злую шутку. – Нет сильнее афродизиака, чем опасный красивый парень с темными желаниями.

– Насколько темными, Сальма? Есть какие-то границы для тебя?

– Нет.

– Я подумаю над твоим предложением… однажды, – хрипловатым полушепотом обещаю я, прежде чем покинуть спальню Маркуса Флеминга.

Рика

В такси я отчаянно кутаюсь в шерстяной кардиган. Не могу сейчас ехать домой и точно не готова отчитываться перед Зейном, а в том, что он будет звонить, я не сомневаюсь.

Не в самом презентабельном виде, я заваливаюсь домой к отцу, перед этим хорошенько протерев кожу и руки влажными салфетками. Как-то стыдно заявляться в родной дом, как последняя шлюха: раскрасневшиеся губы, щеки и шея выдают то, что мой вечер прошел весьма насыщенно и ярко. Уже в коридоре пахнет папиным фирменным стейком прожарки медиум, и меня слегка передергивает: не ем мясо, и Мэтт иногда обижается, когда я отказываюсь от кулинарных изысков, хотя его панкейки в карамели уплетаю за обе щеки. Скидываю туфли в коридоре, на цыпочках прохожу в гостиную, застав брата за игрой в приставку – Лукас режется в GTA, и разъезжает на черном бронированном пикапе, выполняя очередной приступный квест.

– Привет, гроза Сан-Андреса, – усмехнувшись, слежу за его игрой я. – Опять украл тачку у прохожих? – имею в виду виртуальный мир, конечно.

– Рика, не мешай, – недовольно мычит брат, и только поставив игру на паузу, резво лезет ко мне обниматься, позволяя мне вдоволь пощекотать его и потрепать за волосы.

– Перестань, а! Я уже вырос из этой щекотки, – ворчит он, и я скептически киваю. Сама закутываюсь в свой кардиган, чтобы не травмировать детскую психику брата своим провокационным платьем. Обожаю его. И не знаю, чтобы я делала без семьи: без Мэтта и Люка, которые никогда не заменят мне безмятежное и счастливое детство с настоящим отцом, матерью, братьями и сестрами, и все же являются теми, о ком я хочу заботиться, с кем я хочу смеяться, кому желаю отдавать свою любовь. Люку особенно. Для меня это важно – отдавать тепло, что-то делать для близких, крепче связывать семейные узы, и знать, что и в ответ ты всегда получишь поддержку и помощь. Только, приходя домой, к Мэтту и Люку я снимаю свой непробиваемый костюм женщины-кошки, вечно гоняющейся за опасными приключениями. И хочется просто сидеть на диване с ведром поп-корна и чашкой горячего какао с маршмэллоу, и смотреть с папой и братом тупые комедии, как раньше. Хотя Люк был совсем маленьким, и вряд ли помнит эти чудесные моменты, но мне никогда не забыть о нашей традиции с Мэттом, каждое Рождество пересматривать «один дома» и до колик в животе ржать над моментом с доставщиком пиццы.

– Опять наслаждаешься плотью невинного животного, – подтруниваю я, проходя на кухню, и застав отца за поеданием воняющего на всю столовую стейка. Брр.

– Рика, обязательно быть такой злючкой и портить мне аппетит? – недовольно бросает отец, и, по его голосу, я сразу понимаю, что он не в духе.

– Прости. У меня был тяжелый день, – нервно выдыхаю я, наливая себе стакан свежевыжатого отцом апельсинового сока. Внимательным взглядом изучаю уставший вид Мэтью и мятую полицейскую форму. Черт, я думаю, ему нужна женщина. Но, конечно, никогда не скажу об этом вслух. Прошло четырнадцать лет, но никакое время и даже мы с Лукасом, взятые из приюта, не способны исцелить раны отца.

– Скучаешь? – тихо спрашиваю я, покосившись на семейный портрет, украшающий стену: на нем Мэтт встречает Элизу и их сына из родильного дома. Их лица озарены яркими, счастливыми улыбками, которые даже не подозревают о том, что им суждено навсегда расстаться.