– Идти можешь? – спросила мама. – До остановки придется идти, причем быстро.

Она вручила мне два маленьких пакета, взяла меня за руку и устремилась вперед, ругая себя за то, что купила в «Мильтиаде» чай и маринованный лук.

Темно было, хоть глаз выколи. Мы свернули на рю Туссум, прижимаясь к стенам османского банка, чтобы не попасть под машину. Мама остановилась, огляделась, пытаясь понять, не пропустили ли мы нечаянно рю Фалаки. Нет, еще не дошли, сообразила она. Наконец узким мрачным переулком мы направились к бульвару, и тут снова завыла сирена. Шедшие за нами бросились бежать, немногие горевшие в соседних домах огни мгновенно погасли. Люди кричали от страха, взывали к Аллаху. Мы прибавили шагу. Очутившись наконец на перекрестке, мы увидели, что вокруг трамвайной остановки собралась целая толпа.

– Всё еще хуже, чем я ожидала, – заметила мама и остановилась отдышаться. В подземном убежище наверняка не протолкнуться.

Мне не раз доводилось поздно вечером наблюдать бульвар Саада Заглула с закрывшимися на ночь магазинами, но сегодня он выглядел совершенно иначе. Огни не горели. Вокруг сновали мужчины в галабиях, мчались на остановку, какая-то женщина пронзительно звала сына. В просветах меж черными громадами зданий вдоль бульвара серебрились звезды над старой гаванью.

В двух шагах от «Делис» мы наткнулись на кирио Янни, главного кондитера, который мгновенно узнал нас и предложил укрыться в том крыле «Делис», где размещались кухни. Мы вошли в темную кухню; кирио Янни предупредил маму, что в Смуху нам лучше не возвращаться.

– Орудия Смухи наверняка вызовут на себя огонь противника.

Мама ответила, что мы и не думали сегодня ехать в Смуху.

Кондитер-египтянин, куривший сигарету перед сооружением, смахивавшим на огромную печь, принес нам два свежеиспеченных пирожных, и мы моментально их проглотили.

– Дай еще парочку, – велел кирио Янни. – Еще парочку. – И не успела мама возразить, как он протянул нам мильфей с таким густым слоем крема, какого мне прежде пробовать не случалось. Затем ушел в другую комнату; зашуршала бумага, и кондитер вынес нам сверток. – Это вашим, – пояснил он. – А теперь нам пора. Идем.

Не дожидаясь сигнала отбоя, кирио Янни накинул зимнее пальто прямо на белый халат и выключил свет на лестнице.

– Потихоньку, потихоньку, – прошептал он и наконец открыл дверь на улицу.

На тротуарах не было ни души. Подморозило.

– Нас будут бомбить? – спросил я, и кирио Янни на меня цыкнул: он был суеверен и опасался, что мой вопрос притянет британские бомбы.

– Сперва в «Сесил», он рядом с остановкой, – велел кондитер, выглянул из двери и скомандовал: «Вперед!», словно подражая фильмам, в которых английские пленные бегут из немецкого лагеря. Мама подтолкнула меня в спину и поспешила за мной. Я обернулся и увидел у нее в руке недоеденное пирожное.

Должно быть, вся Александрия подумала так же, как кирио Янни, потому что в фойе отеля столпились люди, с нетерпением дожидавшиеся следующего трамвая, чтобы, когда тот приблизится к остановке, перебежать через дорогу и залезть в вагон. Не успели мы войти в отель, как мне показалось, что вдали устало лязгнул металлический трамвайный звонок.

– Ялла[64], вперед, – шепнул кирио Янни, который заметил трамвай с красной надписью «Виктория» на кабине раньше всех собравшихся и хотел, чтобы мы успели сесть в него первыми.

Мама моментально сообразила, отчего это грек схватил меня за руку и бросился бежать, подхватила покупки и поспешила за нами. Мы с кирио Янни забрались в вагон первого класса и устремились к задней площадке.

– Садись здесь, – приказал кондитер, – а я посмотрю, где там твоя мама. – Он опустил окно, высунул голову и махнул рукой в темноту, но мамы на платформе не оказалось. – Да где же она? – пробормотал он, и тут я услышал ее голос. Она по рельсам подбежала к нашей двери.

– А если бы ее задавили? – воскликнул кирио Янни, который сроду не додумался бы пробежаться по рельсам, чтобы первым занять место. Затем наш спаситель закрыл окно, выразил надежду, что во время полной опасностей поездки домой мы ни в чем не будем нуждаться, и попросил маму передать от него привет родным. – Ну-с, до скорой встречи, – заключил он и элегантно выбрался из набитого битком вагона с героической самоиронией человека, который в другую эпоху мог бы стать отважным бойцом сопротивления, в нашу же был, есть и будет главным кондитером того заведения, где соблаговолит трудиться.

Послышался ритмичный перестук стальных колес. Трамвай тронулся. Я смотрел в окно на Рамлех, а за ним и на Мазариту, которые под безлунным небом походили на зловещий лес в сумрачном ночном пейзаже. Порой я не видел дальше собственной ладони. Лязгали колеса, трамвай покачивался, время от времени из самой глубины вагона второго класса доносился призрачный голос кондуктора, выкликавшего незримые остановки.

Сидевшая возле меня пожилая дама тесно прижималась к моему боку. Рядом кто-то зашелся кашлем. Мама похлопала меня по плечу и дала конфету. Я слышал, как она разворачивает еще одну для себя.

Скоро будет вторая остановка в Шатби, сообщила она, сразу за Кемп де Шезар. Потом Ибрахимия, Пти-Спортинг и наконец та, на которой живет прабабка. Однако же, когда кондуктор объявил Шатби, я осознал, что далеко мы не уехали: мне-то казалось, что трамвай останавливается на станциях, он же то и дело притормаживал, застывал в заторе на путях.

Вдруг все ахнули от неожиданности. Должно быть, несколько минут назад прозвучал сигнал отбоя, но его никто не услышал. Внезапно, точно пробудившись после долгого сна, ночь оставила город, открыв яркие оживленные прогалины света вдоль Спортинга и Клеопатры. В вагоне тоже зажгли огни.

Мы открыли окно и выглянули наружу. Трамвайные линии Бакос и Виктория, расходившиеся в Гранд-Спортинге, до самого пляжа Клеопатра пестрели огоньками, точно гигантская V-образная взлетная полоса. На пустынной платформе маячила одинокая согбенная фигурка, глядя с тревогой, как наш трамвай медленно тормозит. Это была моя бабушка.

Прищурясь, она высматривала нас в вагоне; стоявшая за ней горничная Латифа заметила нас и замахала рукой.

– Слава богу, вы целы и невредимы. – Принцесса поцеловала мою маму. – Я вас уже заждалась.

– Мы то и дело тормозили, – пояснила мама. – Что стряслось?

– Что стряслось? Война, вот что. Пекарь позвонил твоей матери, а она уже нам. Все волнуются.

Я спросил, где папа.

– Здесь, – сказала бабушка. Он стоял в дверях будки станционного смотрителя и слушал последние сводки на арабском.

– Ничего хорошего, ничего хорошего, – повторил он, направившись к нам. – По всему Египту объявили режим светомаскировки. Британцы, французы и израильтяне пошли в наступление. Кто знает, что теперь будет.

Впервые в жизни я видел отца на трамвайной остановке. Он всегда ездил на машине, не пользовался ни автобусом, ни трамваем, даже экипаж не брал. Сейчас, на платформе, папа казался скромнее и проще – рядовой пассажир, как отцы моих однокашников, ежедневно добиравшиеся на работу общественным транспортом. Таким он мне нравился больше.